15. Сэм
Мы подружились с Сэмом с первого взгляда и везде были вместе. Нас пробовали, было дразнить «парочкой», но мы так вздули шутников, что они улепетывали от нас во все лопатки. Но это было позже, когда я окрепла. А пока мы пребывали в больнице, Сэм ходил ко мне каждый день, рассказывал незамысловатые новости и сам, открыв рот, слушал мои рассказы о Гавайях, Полинезии, тропических рыбах и путешествиях под парусами. Здесь, на севере, паруса были не в ходу, да и море никогда не бывало небесно-лазурного цвета. Здесь океан был синим в ясные дни или черно-серым в пасмурные. Пасмурных дней было больше. Почти постоянно шел дождь и дул ветер. Если ветра не было, то город и порт были укутаны туманом.
- Ну и занесло же вас! – восхищался Сэм, слушая мои рассказы.
«Да, уж. Занесло» - думала я и вздыхала. Меня не радовало жить в такой близости от Северного Полюса. Хотя я знала, что есть и более северные поселения и Сэм с жаром уверял меня, что зима обязательно будет теплой и что ниже 12 градусов температура вообще никогда не опускалась, мне было не по себе. Двенадцать градусов НИЖЕ нуля! Я помнила, как замерзала, когда мы дрейфовали на «Нике» и меня начинала пробирать дрожь. Я привыкла к теплу, к солнышку, привыкла начинать каждое своё утро с морского купания. А здесь по утрам – только душ и после приходится надевать на себя кучу одежды. Я получила только один плюс: мои кудри, обычно жесткие и грубые, от пресной воды сделались мягкими, шелковыми и послушными.
Но уйти из порта Датч-Харбор было невозможно. «Ника» требовала капитального ремонта и очень много вложений. Из неё откачали воду и краном перенесли на берег. Когда её поднимали, она так трещала, что казалось, вот-вот развалится. Мне чудилось, что ей больно. Когда её поместили в ангар, я гладила её белые бока и плакала от жалости.
- Хватит разводить болото, - упрекала мама, - пора работать.
И мы работали. Прежде всего, вытаскивали и разбирали уцелевшие вещи. Мои рисунки сохранились просто чудом! А вот вся папина электроника – сгорела. Да и многие вещи были испорчены огнем и водой, в том числе карты и одежда. Мои мелки и вовсе – полностью растворились. От них осталось только несколько пятен на обивке дивана. Зато акварельные краски в толстеньких алюминиевых тубах – уцелели. Правда, наклейки с них смыло и невозможно стало определить, где какой цвет.
Обнаружилось, что у нас совсем нет теплых вещей. То есть, конечно, были свитера, ветровки, шарфы, кроссовки, но все они были хороши только при плюсовой температуре и вряд ли сильно согрели бы нас зимой. Тут нам помогли сестры из миссионерского приюта. Узнав о нашем затруднении, они принесли кучу теплых вещей и обуви. Вещи были не новыми, но чистыми и добротными. Так я получила точно такую же зеленую куртку, как у Сэма.
- Спасибо, что вы помогаете нам,- поблагодарила сестер мама. - Но вы уверены, что у вас не будет из-за нас неприятностей? Мы всё-таки не методисты, а католики.
- Для добрых дел все равны, - улыбнулась сестра. – Мы всем помогаем.
Мама рассказала эту нравоучительную историю папе. Он только усмехнулся:
- Так это они нас благодарить должны: Облагодетельствовали нас – и попали в Царство Божие.
- Еретик! – накинулась на него мама.
- Ты лучше узнай у этих добрых сестер, где можно пожить. Чтобы было недалеко от Датч-Харбора . Впрочем, здесь везде недалеко…
На шикарную гостиницу, прямо на берегу залива, рассчитывать не приходилось. Даже с учетом огромной скидки она оказалась нам не по карману. Ещё надо было платить за аренду ангара и ремонт «Ники».
И мы поселились в бывшей радиостанции. Это был небольшой домик в ведении мистера Твитча, начальника всей связи острова с материком. По субботам в нем проходили занятия клуба радиолюбителей.
Не знаю на каких условиях, но мистер Твитч разрешил занять нам две комнаты на втором этаже и пользоваться ванной комнатой, в которой стоял огромный водогрей и крошечный душ. Плиту, чтобы готовить, мы перенесли с «Ники».
Пока рука не зажила, папа нанял рабочих для ремонта «Ники» и ревностно следил, чтобы всё было сделано правильно. Там же, в ангаре, защищенном лишь от ветра и дождя, он перебирал остатки радиостанции и остальные свои приборы.
От удара молнии почти все из них взорвались или сгорели полностью, а если и не сгорели то восстановлению уже не подлежали. Молния прошлась по судну, круша и сжигая все на своем пути. Она ушла в воду через рули. И нам ещё повезло. Молния всегда находит свой путь к воде. Она может уйти через гребной вал двигателя, через киль, или, пробив обшивку в подводной части корпуса. На «Нике» было установлено заземление, но оно почему-то не сработало. Может быть, пострадало от шторма ещё до грозы.
Там же в ангаре, я услышала родительский разговор. Говорил папа:
- …хватит на домик где-нибудь в тихом городке и на колледж для Софи. Или мы восстановим «Нику». Но это последние деньги, Гленн. Больше у нас ничего нет. Совсем ничего. – Папа замолчал.
Потом я услышала мамин вздох:
- «Ника» - это твоя душа, Ник. Это наш дом. Я не хочу никакого другого дома.
Шорох, поцелуй и снова мамин голос:
- И никакого другого мужчину.
Они ещё поцеловались, потом мама добавила:
- А Софи может устроиться в жизни и без колледжа. Она красивая девочка…
Папа перебил её:
- Софи получит то образование, которое заслуживает. Колледжи ещё будут бороться, чтобы получить её в свои стены. Она умная и талантливая…
Сердце у меня бешено заколотилось, а щеки вспыхнули. Папа считал, что я умная, а мама, что красивая. То, что я умная, я никогда не сомневалась. Но услышать это от папы! И ещё он сказал: «талантливая». Значит, я стану настоящим художником! А мама? Мама ведь сказала самое главное – красивая!
В тот же вечер я добралась до большого зеркала и придирчиво осмотрела себя, разыскивая красоту. Рост – маленький, тело – худое, видны ребра. Лицо… Ну, вот на лице природа поиграла, оно получилось по-настоящему красивое.
Мамины и папины черты так затейливо переплелись в нем, что возникло нечто совсем иное. Это как с волосами. Мамины тяжелые, густые, насыщенные яркой медью и папины – черные, в крупных завитках вместе породили мои: ярко каштановые, кудрявые. Глаза у меня – папины: глубокие и черные, нос и щеки – мамины. При первом же взгляде видно, что я – её дочь. Губы, к моему великому сожалению, не пухлые и веселые, как у мамы, а папины – изящные и строгие. Я вздохнула: губы у меня получились мужские. Как и подбородок. Как и взгляд из-под черных бровей. Серьезный и настороженный. Я попыталась придать лицу беспечное выражение, сделать разные ужимки или наивное похлопывание глазами – у меня получались лишь гримасы. В конце концов, я рассмеялась, и лицо снова стало моим.
Ладно. Я - красивая. Но ведь не только же из-за красоты люди любят друг друга? И дружат тоже.
Я ещё не понимала, что такое любовь, но знала, что такое дружба.
С Сэмом мы проводили всё свободное время. Папа отдал нам уцелевшие велосипеды, Нил Найколайски отремонтировал их и, пока не выпал глубокий снег, мы с Сэмом обкатали все окрестности Датч-Харбора и Уналашки. Таких великолепных велосипедов не было ни у кого на всех Алеутских островах и может быть во всей Аляске! Мы летали по дорогам, как две серебряные пули, обгоняя друг друга, орали и хохотали. Жители на первых порах были недовольны и даже говорили:
- Не хватало нам ещё одного Сэма! Эта сумасбродная девчонка еще большее бедствие, чем он. И что нам теперь ожидать от них обоих? Конец света?
Но разговоры эти очень скоро прекратились. Сэм почему-то потерял свою способность к бедам и
