— Гуло, расскажи мне, как похитили Ману? Гуло рассказала, что той ночью, когда повстанцы
потерпели поражение, Мана ушла тайком из дому в одной рубашке. Родители до утра ничего не знали. Утром хватились, стали искать, но ее и след простыл. Как раз в этот день несчастным родителям сообщили о гибели их сына. Как говорится, ожог полили кипятком. И метались они меж двух огней, оплакивали сына и искали пропавшую дочь.
Прошло почти две недели. И вдруг несчастная девушка сама прибежала домой. Она выкрикивала какие-то непонятные слова. Родители сначала надеялись вылечить ее, но тщетно. Вылечить ее невозможно; она сидит у них дома на веревке.
— Как все это ужасно! Бесиа, юноша с прекрасным, отважным сердцем, убит, сестра его, девушка разумная, красавица, сошла с ума от горя. А сколько еще произошло подобных несчастий, о которых мы с тобой ничего не знаем! Все это последствия необдуманного бунта. Если бы народ победил и сбросил цепи рабства, все эти мелочи не шли бы в счет. Но при поражении потеря таких людей, как Бесиа и Мана, тяжелая утрата для народа. Мне больно от этой утраты, и боль моя пройдет не скоро, — сказал Георгий,
Пора было возвращаться, и они повернули. Навстречу к ним бежала Тамара.
— Нет, сударь, не ходите пока домой! —запыхавшись, сказала она. — Пришли какие-то начальники и спрашивают вас. От их слуги я узнала, что они уже многих арестовали и отправили в Озургети. Он сказал, что и Георгия должны арестовать.
Гуло побледнела и едва удержалась на ногах.
— Известие не из приятных, — сказал Георгий с грустной улыбкой.
Он посмотрел на Гуло.
— Ты что побледнела, Гуло? Не волнуйся, я им в руки не дамся. Только нашу свадьбу придется отложить. Я некоторое время не должен буду им попадаться на глаза. Ступай домой, а я подожду здесь. Когда стемнеет, пришли мне крестьянскую одежду. Я переоденусь, зайду домой, переночую в людской. Гуло вернулась домой опечаленная. Когда совсем стемнело, она послала Георгию чужую одежду. Георгий вернулся в дом и прошел прямо в людскую. На другой день он с утра ушел в лес и провел там целый день. Но власти не покидали дома князя.
Через несколько дней Георгий объявил Гуло и ее родителям:
— Нам тяжело расставаться, но если я попадусь в руки властям, меня либо расстреляют, либо сошлют в Сибирь. Чтобы избежать этого, я должен или уйти в разбойники, или укрыться на некоторое время в Турции. Стать разбойником мне трудно, нехватит у меня для этого ни сил, ни здоровья. Да и вас будут часто тревожить. Вот почему лучше всего мне на время уйти в Турцию. А когда тревога эта уляжется, я вернусь опять в родную Гурию.
Что могли возразить Гуло и ее родители на эти доводы? Слабый здоровьем Георгий не мог бы выдержать полной лишений и трудности жизни разбойника. Выхода не было. С плачем и стенаниями они дали согласие на его отъезд в Турцию.
XX
Стояла вторая осень после подавления бунта в Гурии. На всем лежал желтый свет, умирающий, печальный. Воздух, как бы боясь потревожить состарившуюся осеннюю листву и траву, замер. Небо было безоблачно? но солнце сияло тускло и почти не грело. Оно так скорбно глядело сверху на увядающие поля и леса, словно само грустило вместе со всей природой.
Гурийские крестьяне ревниво трудились на нивах и виноградниках своих господ. Их веселые «хел- хвава» и «аба-дела» неслись вдаль над полями.
Теперь больше - никому не было дела до того, что в жертву крестьянскому восстанию было принесено столь ко жизней. Никого не трогало, что из-за этого восстания был сослан в Сибирь отважный князь Амбако Шаликашвили. Никого не трогало, что столько прекрасных людей гнило в тюрьмах. Никого не трогало, что те, кто ушли в разбойники, чтобы сохранить свою жизнь, гибли от пуль предателей. Не трогало никого, что в Гурии появились люди, сделавшие доносы доходным занятием. Никого не трогало, что родные в безутешном горе оплакивали убитых.
— А, ну-ка, пошевеливайтесь! — то и дело слышались окрики господ, и крестьяне еще ниже склонялись над работой.
Иной помещик, любитель поболтать, расспрашивал своего крепостного, как случилось, что мегрелы застрелили своих же коней.
— Этот Георгий Дадиани, — начинал рассказывать словоохотливый крестьянин, — привел к нам целые полчища и задумал вырезать всех гурийцев. А мы встретили их у Черной речки, убили у них командира Джайани и всех обратили в бегство. В дороге их застала ночь. Они пустили коней пастись, а сами их караулили. На коней напал волк. Кони заметались, понеслись к лагерю. А мегрелы не разобрались со сна, в чем дело, ре шили, что гурийцы их окружили, и давай палить из ружей! И перебили своих же коней.
— Ха-ха-ха-ха! — раскатисто смеялся самодовольный барин. — Ну, и веселая же история!
В этот день господа и их слуги особенно веселились в поле. И вот почему:
Помешанная Мана, полуголая, носилась по полям и, подбегая то к одним, то к другим, рассказывала страшные истории. Пленительное ее лицо теперь вытянулось, иссохло, грубая кожа обтягивала кости... Голубые с поволокой глаза ввалились и беспокойно бегали. Густые золотистые волосы поредели и нечесанные, грязные, растрепались, как у ведьмы.
Над этой несчастной девушкой и над ее безрассудными речами хохотали сегодня люди. А в селе старые родители сидели у постели умирающей дочери. Мать и отец Гуло оплакивали горькую долю своей любимицы.
После того, как Георгий уехал в Турцию, Гуло затосковала. Она стала кашлять, у нее кровь пошла горлом. Наконец, она слегла в постель.
— Мама! — позвала Гуло чуть слышно.
— Горе мне! Что, доченька? — отозвалась несчастная мать.
— Сложите мои книги. Покажите их Георгию, когда он вернется. Он на них посмотрит и вспомнит меня... А жене Георгия, мам, подарите от моего имени мое розовое платье, атласное платье. Гуло, мол, оставила тебе, на память... Ой, хоть бы раз еще повидать мне Георгия!..
Гуло говорила глухо, едва дыша. После каждой фразы останавливалась. Она задохнулась и стала кашлять. Тамара подбежала к больной, покрапила ей грудь холодной водой, дала понюхать одеколон.
Гуло снова открыла глаза. Некоторое время она лежала молча.
— Мама, — снова заговорила она, — пусть Георгий не носит по мне траура, грустно ему будет... Да ты не плачь, мама, мне хуже от этого... И папа не плачь... Тамара, попроси его, чтобы он не плакал...
Князь сидел у камина и утирал слезы. Тамара утешала его, как могла. Он встал и подошел к постели Гуло.
— Гуло, что ты не взглянешь на меня? Я не плачу больше...
— Я умираю, папа. Но Георгий заменит тебе меня... Отец отошел от нее. Он не мог сдержаться и разрыдался.
— О-о, отец!.. Я умираю... — прошептала Гуло. — Мама, не плачь так громко, плачь про себя!.. Теперь зима начнется... А весною вернется Георгий... Я-то не увижу вас... Где-то я буду тогда?.. Ничего я не узнаю... Что, уже ночь?..
— Нет, дочка, еще день на дворе!
— Мама, знаешь, о чем я хочу вас попросить? Несчастного отца Бесиа возьмите к себе... У него никого не осталось, некому кормить его... Каких детей он, потерял! И мать не вынесла горя... Горе трудно вынести!.. Уже стемнело?..
— Нет еще. Почему ты спрашиваешь об этом, дочка?
— Боюсь ночи...
Гуло закрыла глаза и задремала.
Настал вечер. Солнце,, будто зовя душу Гуло, в последний раз заглянуло в комнату больной. Затем, подняло с земли свои лучи и закатилось.
