ВОССТАНИЕ В ГУРИИ
(Историческая повесть о Гурии в 1841 году)
I
Какая прохладная ночь! Я в одном платье, мне холодно, — Прижмись к моему сердцу, милая, согреешься!
— К сердцу? Нет, Симон, нельзя! Сердце юноши, как море! Мало ли что оно может тебе подсказать! А до свадьбы еще далеко, свадьба наша еще за девятью горами!
— Обидно, что ты мне не веришь, Мана! Как ты можешь так скверно думать обо мне. Значит, по твоему, у меня нет совести, если ты допускаешь, что я могу нечестно поступить с тобой до свадьбы? А, к слову сказать, вопрос о нашей свадьбе не так безнадежен, как ты думаешь. Вчера я нарочно завел разговор о тебе при моих родителях, расхваливал тебя и сказал: «Любому дворянину не стыдно жениться на ней». «Нет, право, в нашей деревне не найдешь девушки равной Мане»,— поддержал меня мой отец. «А раз хороша, значит моя!» — подумал я. Поговорю с ними вот так еще раза два-три, а там и откроюсь: Мана моя, и я женюсь на ней. Думаю, не откажут. А откажут, ты ведь все равно моя!
— Твоя, Симон, твоя! Что бы ни случилось со мной, все равно твоя. Хоть рассеки сердце мое пополам, оно. твое. Не обижайся, если иногда недоверие закрадывается в мое сердце.
— Нет, ты должна доверять мне, Мана! Дай расцелую твои глаза, шею, грудь!.. Вот так! Только поцелую, больше ничего. Ведь мы с тобой до венчания,, как брат и сестра.
Так говорили друг с другом Мана, крестьянская дочь, и юный дворянин Симон. Девушке шел семнадцатый год. Не очень высокая, тонкая и стройная, с большими голубыми глазами и легким румянцем на белом лучистом лице, она могла бы тронуть своей красотой даже сердце старого отшельника.
Симону было лет двадцать. Это был юноша среднего роста, красивый, кареглазый, с каштановой бородкой. Симон, как близкий сосед, с детства знал родителей Маны и вел дружбу с ее братом Бесиа. Он часто заходил к ним в дом и постоянно встречал там Ману.
«Как красива эта крестьянская девочка! Как она умна! Как хорошо она играет на чонгури, как хорошо поет! Ни одна девушка не сравнится с ней!» — давно уже думал он о Мане.
А потом незаметно эти думы его перешли в любовь-Юный дворянин стал поклонником «мужички». А Мана, заметив, что она любима этим красивым дворянином, и сама запуталась в сетях любви. И когда Симон признался ей, что любит ее и хочет жениться на ней, она, конечно, не отказала ему.
Они были молоды, они были счастливы, они любили друг друга и, казалось, им следовало бы повенчаться как можно скорее. Но этому мешало серьезное препятствие — родители Симона, которым он пока еще не решался открыть свое намерение жениться на крестьянской дочери Мане. Это непреоборимое препятствие заставило Ману и Симона отложить свою свадьбу до той. поры, когда какой-нибудь счастливый случай вынудит родителей Симона благословить их на брак. Они дали, друг другу честное слово в том, что Мана никогда не выйдет замуж ни за кого, кроме Симона, и Симон никогда не женится ни на ком, кроме Маны.
Им хотелось почаще видеться, и они уговорились встречаться до свадьбы по три раза в неделю. Боясь, что днем их может заметить дурной человек и пустить о них в народе плохую славу, они решили встречаться по ночам, когда вся деревня спит. Правда, и ночью страх не покидал их; они боялись, как бы об их встречах не узнал вспыльчивый Бесиа, брат Маны; но сила любви была столь велика, что даже страх не мог заставить их отказаться от встреч.
Во время одного из таких свиданий мы, читатель, « познакомились впервые с этими влюбленными. Луна, которая в таком почете у всех влюбленных, спесиво висела на чистом небе во всей своей величавой округлости и, возвращая взятые у солнца взаймы лучи, серебрила землю. Трели соловья, певца влюбленных, не умолкали.
Был еще и третий свидетель любовного воркования Маны и Симона, он сидел возле них и смотрел на них с обожанием: большой верный пес Маны, которого она выкормила своими руками. Он постоянно бодрствовал, охранял их и кидался со свирепым лаем, на малейший шорох.
— Ты думаешь, я бы не рада была прижаться к твоей груди? — говорила Мана Симону, когда тот привлекал ее к себе. — И у меня такое же сердце, как у тебя. Но боюсь я, Симон, стать посмешищем людей. Ты упрекнул меня, что я не доверяю тебе. Нет, я тебе доверяю, но когда я задумаюсь, кажется мне, что не быть нам мужем и женой. Подумай сам, ты из дворянского рода, а я простая крестьянка! Нет, наша любовь — только сон...
— Мана, зачем ты сама мучаешься и мучаешь меня — обиженно возразил Симон.— Дворянское и крестьянское звания, оба выдуманы людьми, а наша с тобой любовь родилась в наших сердцах, и ничто не может убить ее, пока мы с тобой живы. Она умрет только вместе с нами. Дворянин, ты говоришь? Ни в грош я не ставлю свое дворянство! По правде сказать, даже княжеское достоинство — вздор. Сегодня я дворянин, завтра мужик, а мой мужик может стать дворянином. У одного отнимут, другому дадут, а на самом деле все мы равны. Ты удивляешься? Думаешь, долго ли нам крестьянами стать? Я слышал, что наш прадед был простым крестьянином.
— А как же он сделался дворянином? Не легко ему это далось, вероятно? — с любопытством спросила Мана.
— Нет, очень легко. Говорят, однажды царица, принимая своих сановников, издала непристойный звук, да так громко, что это могло уронить ее достоинство» Но тут случился один из наших предков, очень ловкий мужик. Он принял на себя ее вину и, выступив на середину залы, громко сказал: «Мой подлый желудок так опозорил меня сегодня среди стольких достопочтенных господ, что мне отныне не стоит жить на свете. Накажите меня, как я того заслуживаю...» «Но за то, что ты оказался столь воспитанным и нашелся, как извиниться перед нами, я дарую тебе дворянское звание», — поспешила царица вознаградить того, кто взял на себя ее позор и спас ее честь. Вот таким путем добыли себе дворянское звание наши предки, — закончил Симон свой веселый рассказ.
— Ну, и шутник же ты, Симон, — воскликнула Мана, которая не могла удержаться и весело хохотала во время рассказа Симона. — Уморил меня со смеху! У царицы живот разболелся, а вам дали дворянское звание! Будто так и раздавали дворянство — по несварению желудка?
— Ей-богу, Мана, было так! Не мы одни таким способом пролезли в дворянство.
— Нет, Симон, ты наслышался клеветы. Кому быть господами, а кому мужиками, то положено на небе и там распределяется.
— И меня прежде так надували, но когда я повнимательнее посмотрел на дело, оказалось, что это — ложь.
— Ты этим хочешь обнадежить меня?
— Я хочу обнадежить тебя тем, что, мы любим друг друга и звание дворянина или крестьянина нас с тобой не касается. Ты жена моя и я муж твой. Пусть забирает себе мое дворянское звание тот, кому оно нужно. Если отец и мать мне помешают поступить по-моему, пусть они остаются со своим дворянством, а мы с тобой уйдем от них тайком и будем жить одни.
— Да, Симон, хорошо бы уйти отсюда, а то, знаю я, не дадут нам жить в нашей деревне.
— Будь спокойна, Мана, мы принадлежим друг другу и нет на свете силы, которая могла бы разлучить нас.
— Кто знает, Симон. Не годится говорить, что нет на свете силы, которая могла бы разлучить нас...
— Ну, какая, скажи?
— Я не знаю, но... тысячи неожиданностей...
— Ты то удивляешь меня своей смелостью и решимостью, Мана, то своей безнадежностью и робостью! Что в самом деле...
Симон хотел сказать еще что-то, но звуки колокола, четко прозвучавшие в ночной тишине, оборвали его речь.
— Что с тобой? Что случилось? — спросила Мана.
