— Симон приходится ему зятем, вот и увязывается за ним, — со злой усмешкой ответил Козиа.
— Как зятем, что ты болтаешь?
— Он влюблен в сестру Бесиа.
— Ты правду говоришь?
— Конечно, правду, он каждую ночь с нею гуляет. — А хороша она?
— Такой до сих пор и не видывал. Красавица, и только!
На лице Иване появилась недобрая улыбка, eго колючие серые глаза сверкнули. Видно, в сердце этого пожилого помещика гнездились страстишки.
— Послушай, Козиа!
Он хотел что-то сказать своему слуге, но в это время идущие впереди Бесиа и Симон остановились и стали поджидать их. Иване сразу переменил разговор:
— Видишь, Козиа, как изменились времена. Дворяне за мужиком пошли.
— Делать нечего, Иване, сегодня на нашем сходе мужиков было много, а нас, дворян, мало. Пришлось нам слушаться мужиков, — сказал Симон весело.
— Вот я и послушался...
— Ты чего обижаешься, Иване! Тут дело не мое и не твое, дело мира. Оно и должно идти так, как мир хочет, — сердито сказал ему Бесиа.
— Разве ты и есть мир? — криво усмехнувшись, спросил Иване.
— Как это я один могу быть миром? Я свое мнение высказал, сход одобрил его и послушался меня. Если другой предложил бы что-нибудь получше, мое мнение отвергли бы, предпочли бы то, другое. Так и творятся мирские дела, их нельзя решать «по-моему» или «по-твоему».
— Погоди, скоро сам убедишься, много ли ума у твоего схода и много ли в нем проку, — буркнул про себя Иване и замолчал.
После ухода Бесиа и его товарищей еще часа два кипел народ в ограде церкви, присягнуло еще несколько человек, а потом дьякон поднял икону, внес ее в храм, запер двери и объявил народу, что можно расходиться по домам. Народ послушно разошелся.
II
Пока герои нашей повести, Бесиа и его товарищи, идут за советом, мы расскажем читателю вкратце о том, по какому делу собирался народ в ограде храма и для чего требовали от него присяги.
С той поры, как маленькое Гурийское княжество воссоединилось с Россией, князья, управлявшие нашими братьями кобулетцами и аджарцами, издавна продавшиеся Турции, очень боялись, что русские, укрепившись в Гурии, предпримут поход против них и освободят от них их народы. Турецкий султан платил этим князьям хорошее жалованье за то, что они продали свой народ. Вступление России в Гурию огорчало кобулетских и аджарских князей уже одним тем, что на границе между Гурией » Турцией русские поставили бдительную и мощную охрану, после чего кобулетско-аджарские абреки не могли с прежней безнаказанностью грабить население Гурии.
Вот почему кобулетско-аджарские князья всеми средствами старались изгнать из Гурии нежелательных соседей — русских.
Для осуществления своих надежд они старались посеять вражду между русскими и населением Гурии.
«Когда Гурия восстанет против России, мы тоже пошлем свои войска и прогоним русских из Гурии», — думали кобулетско-аджарские князьки.
С этой целью они водили в ту пору дружбу с гурийскими дворянами и князьями, большинство которых находилось с ними в близком родстве, бранили при них русские обычаи и порядки, а султаново царство расхваливали, как рай. Долго плели они эту политическую сеть. Но население Гурии плохо поддавалось их уговорам. Правда, по двое-трое человек из гурийского дворянства они переманивали ежегодно на свою сторону, обращая их во врагов русских, но что могут значить два-три человека по сравнению со всем народом? Их измена ничего не меняла.
Но вот наступил 1841 год. Хитрый кобулетский бег Хасан Тавдгиридзе зачастил в гости к своим родственникам, гурийским князьям. Письма, которые тайно ходили по рукам среди гурийского дворянства, доказывали, что он приезжал не только за тем, чтобы проведать, свою родню.
Среди гурийских дворян вдруг ни с того, ни с сего стали прославлять Хасана Тавдгиридзе, как великого героя. У старых и малых на устах было имя Хасан-бега, все возносили ему хвалу. Даже сочиненная этим бегом песня «Хасанбегури» распевалась по всей Гурии; тот не считался певцом, кто не умел петь «Хасанбегури». Почти все знатные гурийские юноши были знакомы с этим бегом.
И ловкий Хасан-бег, расхваленный своими лазутчиками, достиг своей цели. Он сумел настроить гурийских дворян против русских.
Но как быть с народом, с крестьянством? Крестьянство ненавидело турок и было верно России. И вдруг царское крепостническое правительство словно нарочно само пошло навстречу Хасан-бегу. Оно обложило гурийских крестьян непосильным налогом.
Как раз этого и хотел Хасан-бег. Народ возмутился, и коварный Тавдгиридзе воспользовался этим. Он обещал гурийцам помощь оружием, порохом, людьми, деньгами и в 1841 году поднял восстание гурийцев против России.
Месяц прошел у гурийцев в лихорадочной подготовке к выступлению, в сходах, принесении присяги и прочих приготовлениях.
После этих пояснений читатель, разумеется, поймет, что означали эти клятвы и собрания, о которых мы упоминали в первой главе.
III
Полночь уже миновала. Полный месяц глядел прямо с середины неба. Бесиа шел впереди. Они двигались мимо дворов, огороженных плетнем.
— Георгий, верно, спит,— сказал Бесиа.— Трудно разбудить его так, чтобы не. услышали домашние. Но возвращаться ни с чем нельзя. Я тихо войду во двор, окликну Тамару и попрошу ее вызвать к нам Георгия. А вы подождите здесь, не шумите, а то вас почует собака.
Бесиа, как белка, вспрыгнул на плетень, перескочил во двор и исчез во мраке.
— А Бесиа заколдовал собаку что ли? — спросил Иване.
— Нет, Бесиа здесь свой человек, — сказал Симон. Через несколько минут Бесиа вернулся.
— Вызвал его,— сообщил он,— идемте.
— Собака нас не разорвет? — спросил кто-то робко.
— Ты собираешься громить русскую армию, а щенка боишься! — шутливо ответил Бесиа, перепрыгивая через забор и открывая остальным ворота изнутри.
Они вошли в просторный двор. При лунном свете в нем легко можно было различить очертания нескольких зданий, среди которых виднелся большой красивый деревянный дом.
— К какому зданию нам идти? —спросил Иване.
— А вон к тому, глухому, где прежде жила дворня, — ответил Бесиа, идя вперед.
Из чуть приоткрытой двери брезжил слабый свет.
— Пожалуйте сюда! Сейчас будет и Георгий. На счастье ваше он еще не спал. Он читал, иначе я не посмела бы разбудить его. Сам-то он не сердится никогда, прибавь ему, господи, и мои дни. Такой он у нас добрый, будто мы ему братья и сестры родные, а не слуги. Но зато барыня, барин, те рассердились бы, — как посмела, мол, будить его! — говорила им женщина средних лет с приятным лицом, встретившая их у порога.
— Собак ты куда дела, Тамара? — спросил ее Симон.
— Дала им кукурузных лепешек и заперла, — ответила женщина. — А вы садитесь, господа мои, — захлопотала она. — Вы изволили пожаловать в такой час, что и принять вас некому, как подобает. Если бы барыня или барин не спали, они обрадовались бы вам и уже, конечно, без хлеба и вина вас не отпустили бы. Видно, важное у вас дело, если ночью себя обеспокоили! Написать надо что-нибудь, вероятно. А
