Ника украдкой бросила взгляд на Андреса, тот был невозмутим, словно каждый день обедал в таких домах.
— Что ж, молодые люди, — радушно сказал Павел Феликсович, беря с массивного буфета пузатый графин, затейливо оплетенный соломкой, — по рюмочке перед обедом?
— Не откажусь, — улыбнулся Андрес.
Несмотря на переживания, Ника чуть не фыркнула: ситуация как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», когда Шурик наливает Ивану Грозному стаканчик… Для полного сходства с Юрием Яковлевым Андресу следовало хлопнуть рюмку и спросить: «Водку ключница готовила?» А что, Анна Григорьевна вполне сойдет за ключницу…
Дальше все пошло на удивление гладко. За закусками мужчины степенно беседовали о жизни, Павел Феликсович деликатно поинтересовался, что за учебное заведение Андрес закончил и в какой области работает. Андрес назвал Рижский политехнический институт, не забыв упомянуть, что ему предлагали остаться в аспирантуре. Ника в беседе участия не принимала, налегая на свою любимую маринованную корюшку, — и откуда только крестный достает эту рыбку! Сильные переживания всегда будили у Ники зверский аппетит.
Потом Павел Феликсович попросил ее быть за хозяйку и принести из кухни горячее, так что Нике поневоле пришлось удалиться, оставив Андреса на растерзание Старцеву. Отсутствовала она минут десять. Пока подогрела кастрюлю с неподражаемой солянкой Анны Григорьевны — настоящей, из семи видов мяса — пока наполнила массивную серебряную супницу… Когда она вернулась в комнату, за столом уже шел разговор об архитектуре классицизма. Но удивительно: говорил-то в основном Павел Феликсович, а Андрес лишь изредка вставлял почтительные замечания. Ника изумилась: она-то знала, что Старцев обычно предпочитает помалкивать, слушать собеседника и задавать провокационные вопросы. Это был его испытанный способ составить мнение о незнакомом человеке. Как это Андресу удалось — применить тактику Старцева к нему самому и за такое короткое время — это для Ники осталось загадкой.
— В чем отличие мастеров русского классицизма от западных? Не только линии, но использование цвета. Какие цвета вдохновляли мастеров того времени на Западе — в Италии, во Франции? Желтый, красный, черный — излюбленные цвета помпеянских росписей. А русские мастера предпочитают в основном различные сочетания синих, зеленых, розовых тонов и почти не применяют оранжевых. Вспомните Павловский ансамбль Камерона: главные цвета там — белый и золотистый.
— Лоукомсли отмечал, что соединение мрамора и бронзы — очень русская особенность, — негромко вставил Андрес.
— Вы читали Лоукомсли, юноша? — вскинул брови Павел Феликсович. — Что именно?
— «Чарльз Камерон». У меня есть лондонское издание 1943 года.
— Но русского перевода не существует! Вы читали в подлиннике? — Изумление Старцева росло.
Андрес улыбнулся:
— Я неплохо владею английским. По крайней мере, читать могу.
— Но зачем это вам? При вашей специальности… То есть я, конечно, не о языке говорю, — поправился Павел Феликсович. — Зачем вам читать Лоукомсли в подлиннике? Это специальная литература, с использованием специальной терминологии…
— Хобби, — опять улыбнулся Андрес. — И скромный инженер-компьютерщик может иметь такое хобби. Кроме того, в студенческие годы я часто наезжал в Питер и почти каждый раз бывал в Павловске. Смею думать, что Павловский дворец изучил неплохо.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Старцев, — и что вы думаете о подборе цветовой гаммы, использованной в отделке помещений?
— Весьма последовательное использование принципа архитектурного начала в распределении функций между отдельными орнаментальными частями. Этим достигается рациональность назначения каждой части, и все в целом получает логическую завершенность.
Ника во все глаза смотрела на своего жениха. Такого она не ожидала. Откуда он все это знает? Как будто долгие годы занимался колористикой… А Андрес продолжал:
— В орнаментах росписей подчеркнута тектоника композиции: вертикальные линии четко пересекаются горизонтальными, и все это строго симметрично. Интересно решение, подчеркивающее плоскость, на которой расположены росписи: коричневый, гризайльный колорит, не передающий материальной фактуры, и гладкий белый фон.
Для Ники все это было китайской грамотой. Нет, она, конечно, не была совершенной невеждой в таких вопросах: благодаря крестному она неплохо знала историю архитектуры, разбиралась в стилях, но вот изучить все до тонкостей…
А Павел Феликсович оживился, получив в собеседники столь сведущего молодого человека, и с интересом спросил:
— А в чем вы видите особенности русской системы настенной живописи в отличие, скажем, от Франции?
«Как на экзамене», — подумала Ника. Впрочем, наверное, Старцев и расценивал их визит как своеобразный экзамен.
— О, во Франции покрывают орнаментом всю стену целиком, не оставляя ни одного неукрашенного места. Вспомните хотя бы оформление стен в Версале. А в России в настенных росписях много свободного от орнаментации пространства, как говорят, «воздуха». Да и техника другая — у нас пейзажное панно часто писали прямо по штукатурке клеевой краской, а это органически связывало роспись со стеной. — Отлично, отлично, — Старцев потер руки от удовольствия. — А вы бывали в Версале, юноша?
Андрес слегка пожал плечами:
— Приходилось.
— Интересно, интересно…
Беседа в таком духе продолжалась до подачи второго блюда. За расстегаями разговор благодаря Версалю перешел уже на французскую живопись. Обсудив достоинства Энгра и Жака Луи Давида, книгу Эжена Делакруа «Мысли об искусстве и о знаменитых художниках» (тут Ника смогла вставить замечание- другое, потому что книгу тоже читала), мужчины углубились в теоретический спор, можно ли импрессионизм отнести к последнему реалистическому течению, или это уже первая ступень модернизма. Исхода спора Ника не услышала, так как где-то на середине дискуссии начала убирать со стола, чтобы подать десерт.
Когда она в очередной раз вошла из кухни в комнату, говорили уже об античных камеях. Это был конек Старцева — у него у самого было неплохое собрание камей и гемм. Ника удовлетворенно улыбнулась: она уже знала, что будет дальше. И точно: Павел Феликсович встал из-за стола и предложил перед десертом и чаем посмотреть «кое-какие любопытные экземпляры». Его собеседник, разумеется, с готовностью согласился.
Мужчины перешли в кабинет — наслаждаться видом сокровищ крестного. Когда Ника спустя десять минут заглянула в дверь, Андрес, сидя в глубоком кожаном кресле, рассматривал через лупу сердоликовую головку Амура периода ранней Римской империи. Ника поняла, что в этом раунде Андрес шутя одержал победу: Павел Феликсович допускал к своим любимым камеям только избранных.
От Старцева они ушли уже глубокой ночью. За камеями последовал подробный осмотр римских монет, потом перешли к французской миниатюре…
Перед уходом Андрес почтительно испросил разрешения как-нибудь на днях зайти и продолжить осмотр и разговор. Разрешение ему было дано с великой радостью: уж Ника-то знала своего крестного и видела, что он в восторге от слушателя и собеседника. Следующий визит решено было не откладывать в долгий ящик, так как Старцеву через десять дней нужно было лететь на конференцию в Иерусалим. Договорились встретиться в ближайшие выходные.
— А знаете что, юноша, — сказал Павел Феликсович, уже прощаясь, — если у вас будет время и на недельке, то заходите не церемонясь. Милости прошу. Попьем чайку, и я вам покажу замечательные экземпляры фламандских гравюр. Интересуетесь?
— У вас есть и фламандцы? — оживился Андрес.
— Немного, но все — как на подбор.
— Ладно, дорогие мои, — Ника потянула Андреса за рукав. — Уже почти час ночи. Тебе, дядя Павел,
