одной-двумя рыбами не трогает, сидит в кустах до тех пор, пока не набьется под самую завязку. Мне даже удивительно, почему он вокруг твоих налимчиков кружит? Может, тоже ждет, когда ты натаскаешь их целую кучу. А вообще-то, он зверь смирный. Сколько людей его видело, никого не тронул. Порычит, попугает и уйдет. Вроде напоминает, кто здесь хозяин, чтобы не очень-то зазнавались.
Потом они уехали. На прощанье мы с Володей обменялись сапогами, а Бобков подарил мне две больших мальмины. Я взял рыбу слишком поспешно и начал горячо благодарить, хотя обычно я от подобных подарков отказываюсь. Да и к чему они мне? Живу у реки, на уху-то поймаю всегда. Больше мне и не нужно. Здесь же чуть не оторвал с руками, словно никогда этой рыбы не видел в глаза. Бобкова такая суетливость несколько удивила. А может, это мне только показалось. Он и в самом деле нормальный мужик, даром что рыбинспектор.
В верховьях Чилганьи
Я брожу по своей стоянке и никак не придумаю, чем заняться. Взялся было строить избушку и даже подровнял рядом с палаткой небольшой бугорок, но скоро оставил это занятие. С какой стати я должен все делать один? В конце концов бригадир послал меня принять от лесорубов все их хозяйство и охранять до его приезда. К тому же это Шурыга — начну строить без его согласия — неприятностей не оберешься. С ним надо так, чтобы любая идея шла только от него.
Еще минут десять поковырялся лопатой, затем сунул в рюкзак пару лепешек, кусок сала, заварку с сахаром, прицепил к ремешку котелок и отправился вверх по Чилганье. Судя по всему, «морда» приплыла ко мне не так уж и издалека. Где-то рядом находятся хозяева этих снастей, а может, даже ищут их.
Сейчас трудно понять, что руководило мною в те минуты: то ли просто желание познакомиться с поселившимися по соседству людьми, то ли не терпелось узнать, как они относятся к потере снастей. А может, меня подспудно мучила мысль, не догадываются ли они, кто перехватил их пропажу? Наверное, последнее было ближе всего к истине, потому что мои мысли все время вертелись вокруг спрятанной по ту сторону Чилганьи мальмы, а когда я вдруг вспомнил, что забыл там плоскогубцы, то не побежал за ними, боясь лишний раз появиться в том месте. К тому же теперь на мне были Володины сапоги, в моих он уехал на базу отдыха, значит, никто не сможет доказать, что оставленные там следы принадлежат мне. Может, кому-то покажется странным, но, честное слово, я не представлял, зачем мне столько икры и рыбы? Продавать ее я не собирался, а поесть или угостить кого-нибудь — так лишь из подаренных Бобковым мальмин я получил пол-литровую банку икры. К тому же живу у самой реки и могу удочкой на вполне законных основаниях поймать этой рыбы сколько угодно. Ну, пусть не сколько угодно, а все же поймаю. И не какой-нибудь, а по-настоящему свежей, она в тысячу раз вкуснее соленой.
В двух часах ходьбы от моего стана увидел широкий плес. Один его край прижимался к скалам, другой выходил к покрытому высокими кочками болоту. Только у самого берега полоска из ив и небольших лиственничек.
Хотя стояла тихая погода, на поверхности плеса раз за разом вскипали буруны и во все стороны разбегались волны. Сначала мне показалось, что в этом месте в Чилганью вливается быстрый поток, но когда подошел ближе, понял, что поток здесь ни при чем. Плес был буквально забит рыбой. Мальма стояла так густо, что невозможно было понять, где рыба, а где узкие полоски открытого дна. Крупные оранжевые самцы носились друг за дружкой, выскакивая из воды и поднимая густые брызги.
Сразу за плесом реку сжимают две гряды невысоких красноватых скал, но скоро они отворачивают к дальним сопкам. За скалами Чилганья делится надвое и, охватывая широкими рукавами заросший ивами остров, исчезает за деревьями. Ныряю в тайгу и, стараясь не упустить из виду ближнюю протоку, осторожно крадусь в полусотне шагов от воды.
Если река перекрыта сетью, то это наверняка сделано повыше. Здесь рыба еще может вернуться к излучине и уйти вверх по соседней протоке.
Поднимаюсь еще немного и, стараясь не шумнуть веткой или попавшим под ноги сучком, подкрадываюсь к Чилганье. Так и есть. Поперек протоки выстроился настоящий забор из крепких буковых кольев, больше десятка которых хранится возле спрятанных мною икры и рыбы.
На берегу мелькнуло что-то черное. Поднимаю голову повыше и узнаю соболя. Непривычно черный, худой и толстолапый, он стоит у загородки и, вытянув шею, внимательно глядит в реку. Потом наклоняется, нюхает воду и неторопливо бредет на глубину. Пока что вода лишь касается его живота, но еще три-четыре шажка, и ему придется плыть. Его же запросто прижмет к выглядывающей из воды сетке. Не-ет, останавливается, сует голову в воду и пятится. В зубах у соболя рыбий хвост.
Вдруг зверек поднялся на задние лапы, прислушиваясь, и широкими махами подался в чащу. Какое-то время на берегу было пусто, потом донеслись людские голоса, и из-за деревьев показались два парня. Оба в черных клеенчатых куртках и резиновых сапогах. Передний — высокий с длинными рыжими усами, его товарищ пониже. У первого на плече ружье, у второго в руках то ли мешок, то ли свернутая одежда, на груди бинокль. Усатый снял ружье и присел на валежину, его спутник бросил ношу на гальку, откатил отвороты сапог до паха и полез в воду. Что-то там посмотрел, поднял голову и крикнул:
— Я же тебе сто раз говорил, днем она не идет. Только рискуем зря. С десяток вскочило. Вытряхивать будем?
Усатый махнул рукой:
— Пусть сидят. Листья убери, не то набьется, и снова никакие колья не удержат.
— Медведя работа, а листья ни при чем, — возразил тот, что стоял в воде. — Ты же сам видел, какие лапы! — Затем наклонился, провел ладонью по облепленной ивовым листом сети, попробовал, надежно ли держатся колья, и побрел к берегу. Там что-то сказал усатому, и они вместе направились вверх по реке. С минуту я слышал их голоса, потом все стихло.
Решение пришло сразу. Достаю из рюкзака топор и, пригибаясь, тороплюсь к Чилганье, выдирать колья.
Наконец выдрана последняя опора и сбившаяся комом снасть поплыла по течению. Провожаю ее взглядом и бегу к соседней протоке. Здесь точно такая же перегородка, но течение куда слабее, да и глубина намного меньше. Торопливо вырываю колья и тяну сеть вместе с «мордой» и кольями на быстрину.
Состояние непонятное. Я уже совершенно не думаю о спасаемой мною рыбе, да и никакого зла на браконьеров нет. Более того, проклинаю себя, что связался со всем этим, и только необходимость довести начатое до конца удерживает меня возле проток.
Выбираюсь на берег и снова бегу к первой протоке. Так и есть — проплыв метров пятьдесят, сеть зацепилась за камень и застряла. Вода клокочет, плещет через верх, но сорвать сеть не может. Рискуя затупить топор о камень, разрезаю зацепившиеся ячейки и провожаю снасть до самого плеса. Там оглядываюсь в последний раз и ныряю в спасительную густоту деревьев.
Чуть отдышавшись, стаскиваю сапог, выливаю из него воду и выкручиваю носок. Смотрю, где бы присесть обуться, и вдруг замечаю свежую медвежью покопку. Рядом отпечаток широкой лапы. Отдираю от валежины кусок коры, перекладываю на него оставленную у покопки медвежью кучу и, прикрываясь деревьями, возвращаюсь к протоке. Вываливаю медвежий помет на песок, оставляю рядом с ним цепочку медвежью следов. Это очень просто. Вдавил ладонь с одной стороны, затем чуть поглубже с другой, отпечатал по краю веер из пяти пальцев, дорисовал прутиком когти, и готово. Если между оттисками ладони останется небольшой валик, тогда не отличит и опытный охотник. Впопыхах поставил аж шесть пальцев. Пришлось один упразднить. Хорошо, вовремя заметил излишек, а не то вогнал бы народ в сомнение.
Мамашкин
Возвратившись к палатке, решил прежде всего загородиться от медведя. Он и вправду гуляет, где ему
