сможет.
24
Что происходит?
Не знаю. Не понимаю.
Невроз — это обман, соблазн поддаться почти откровенному мошенничеству. Твой тип все время ускользает, чтобы ты не смогла обнаружить его пустоту. Он о ней знает. Наверняка ты не первая его жертва. Ты ничего не сможешь изменить. От пустоты и от безумия лекарств не существует. Если ты понимаешь, во что вляпалась, и не делаешь никаких попыток освободиться, ты заслуживаешь того, чтобы тебя одурачили! Я понимаю, испорченные типы часто бывают привлекательны. Они загадочны, не похожи на других и постоянно уклоняются от разговоров, в которых их ненормальность могла бы обнаружиться. Они слушаются только своего безумия. В этой ситуации единственно верный метод — хирургический: отрезать, отделить, удалить. Перевязка ничего не даст — она не уничтожит корень болезни. Странно: чем меньше теряешь от расставания с мужчиной, тем труднее расстаться, не так ли? Женщины — благороднейшие создания! Страдание, как и молчание — это бездонный колодец, и не советую тебе относиться к этому легкомысленно. Вспомни мои слова, когда придет расплата!
Мне не хочется ни для кого наряжаться — только для него. Если я порву с ним, мне будет достаточно джинсов и двух-трех пуловеров.
Ты невыносима! Оставайся в одних джинсах и порви с ним!
Я не знаю как.
Ты такая же трусливая, как мужчины!
Если тебе не хватает храбрости, воспользуйся моментом, когда он тебе позвонит, и скажи, что у тебя пропал голос, ты не можешь говорить и перезвонишь ему, когда поправишься, идет?
Само собой, после этого ты не перезвонишь.
А если он сам перезвонит?
Повторишь то же самое еще раз.
25 Я сказала: «Любовь моя»
На моем автоответчике оказалось сообщение.
Его голос. Но не тот, что сказал: «Я сделал это нарочно». Другой, конечно, но по-прежнему узнаваемый; хотя и звучащий совсем недолго, но решительным тоном назначивший мне свидание:
— Я зайду к тебе на чашку кофе.
Я подумала о Клементине... но почти не колебалась — я была совершенно неспособна следовать ее советам. Я была похожа на весы, у которых одна чаша полностью перевесила другую. Клементина была на самом верху, Жан — в самом низу.
Прости, Клементина, но отложим твой план на потом. Я знаю, ты разнесешь меня в пух и прах... но жизнь так или иначе кончается плохо. Будем же наслаждаться счастливыми моментами, когда они предоставляются.
Он позвонил в час с четвертью, немного раньше обычного.
Он забыл о том, что произошло? Мне было все равно. Он протянул мне руки, и я укрылась в его объятиях. Положила голову ему на плечо. Он прижал меня к себе. Так мы стояли в неподвижности долгое время. Наши пробужденные тела говорили на своем языке плоти — объяснялись, мирились. Мы им не мешали.
В этот день мы вошли в странное противостояние, почти на грани разрыва.
Он любил меня, злился на меня и на себя, бесился от этого желания, которое я в нем вызывала и которое приводило его ко мне. А за его суровостью, за его закрытыми глазами, за его спиной мы дарили друг другу наслаждение.
Между двумя вздохами, двумя ласками, когда он выполнял все требования моего тела, я улучила мгновение, чтобы прошептать ему на ухо слова, испугавшие его, которые я сдерживала слишком долго.
«Любовь моя», — прошептала я тихо, так тихо, что не была уверена, услышал ли он меня. Эти слова были такими простыми, но для него — такими сложными.
И вот, вытянувшись рядом с ним, прижавшись губами к его губам, запустив руки в его жесткую шевелюру, я повторила эти запретные слова.
Впервые результат превзошел мои ожидания: Жан позволил мне их произнести и не стал протестовать.
Возможно даже, на краткий миг он принял и полюбил эти слова.
Не могу сказать наверняка, но почти уверена в том, что он прошептал: «Дорогая» — только один раз.
Перемирие. Время объятий.
Потом эта уступка вызвала возмущение и гнев — его жесты явно свидетельствовали об этом, — и потрясение, которое испытали мы оба, превратило нашу интимную близость во вражду.
Что-то дикое проскальзывало в наших ласках и поцелуях.
