И л ь я А н д р е е в и ч. А1 Да, да, да, пусть передадут, ну там очистить одну-две телеги, ну там… что же… что нужно…
Мавра Кузьминична уходит. Появляется г р а ф и н я.
Г р а ф и н я. Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
И л ь я А н д р е е в и ч. Знаешь, графинюшка… просят, чтобы дать несколько подвод для раненых. Ведь это все дело наживное, а каково им оставаться, подумай!
Г р а ф и н я. Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше, детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говорил, что в доме на сто тысяч добра…
И л ь я А н д р е е в и ч. Право, у нас на дворе, сами зазвали, офицеры тут есть… Знаешь, думаю, право, графинюшка… пускай их свезут… куда же торопиться?
Г р а ф и н я. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают! Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Вошла Н а т а ш а.
Н а т а ш а. Папа! Об чем вы это?
И л ь я А н д р е е в и ч. Ни о чем!
Н а т а ш а. Нет, я слышала! (Графине.) Отчего ты не хочешь, маменька?
Г р а ф и н я. Тебе что за дело?!
Н а т а ш а (кричит). Маменька, это нельзя! Посмотрите, что на дворе! Они остаются!..
Г р а ф и н я. Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
Н а т а ш а. Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька! Это ни на что не похоже… Это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие-нибудь! (Зарыдала.) Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нас-то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Г р а ф и н я (растерянно). Делайте, что хотите… Разве я мешаю кому- нибудь!..
Н а т а ш а. Маменька, голубушка, простите меня!
Графиня отстранила бросившуюся к ней дочь и подошла к графу.
Г р а ф и н я (Илье Андреевичу, растерянно). Мон шер, ты распорядись как надо… Я ведь не знаю этого…
Н а т а ш а (радостно). Папенька, маменька! Можно распорядиться? Я распоряжусь!.. (Выбежала из комнаты, но хорошо слышен ее голос.) Освобождайте! Все подводы под раненых, да — все! Сундуки обратно — в кладовые!..
Мужики с радостными лицами потащили сундуки через сцену, но в обратном направлении. Пробежали С о н я, Н а т а ш а, удалился И л ь я А н д р е е в и ч. Вошла М а в р а К у з ь м и н и ч н а.
М а в р а К у з ь м и н и ч н а (графине). Можно еще четверых взять — управляющий им свою повозку отдает.
Г р а ф и н я. Да отдайте мою гардеробную. Дуняша со мной сядет в карету…
Графиня и Мавра Кузьминишна ушли. Появилась Н а т а ш а, ведет за руку П ь е р а, одетого в кучерский кафтан.
Н а т а ш а. Я сразу вас признала, Петр Кириллович, идите же, хоть на минуту! Это удивительно! Мы уезжаем нынче, а вы? В Москве остаетесь?
П ь е р. В Москве?.. Да, в Москве…
Н а т а ш а. Как славно, что я вас увидела! Право, это особый знак.
П ь е р. Для вас — не знаю. Но для меня — совершенно особый! Судьба сводит нас опять — и в такую минуту!
Н а т а ш а (серьезно). Вы задумали что-то великое. Я чувствую.
П ь е р. Нет, нет, не о величии надо говорить, а о предначертании. Затра будет сражение… Кому же начертано свергунть супостата? Я спрашиваю себя и небо — кому?..
Н а т а ш а. Будь я мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меня важны и как вы много для меня сделали!.. Я знаю, что и он, Болконский… Он опять служит. (С усилием.) Как вы думаете, простит он меня когда-нибудь?.. Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете?.. Как вы думаете?..
П ь е р. Я думаю… Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте…
Н а т а ш а. Да вы — вы, вы — другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что было бы со мною…
Вошла г р а ф и н я.
Г р а ф и н я. Что же теперь будет, Петр Кириллович? Мы бежим… И Николя, и Петенька мои — оба на войне, и могут быть убитыми, оба вместе…
П ь е р. Мужайтесь, графиня!.. Дети ваши — герои. А Москва — не Берлин, и не Вена, мы не поднесем хлеба-соли и ключей французам… Для русских людей не может быть вопроса: хорошо или дурно будет под управлением французов. Под управлением французов нельзя быть. Нельзя! Потому что хуже всего!..
Г р а ф и н я. Мы разорены теперь, все оставили…
Н а т а ш а (укоризненно). Мама!..
П ь е р. Поверьте, графиня6 И богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устраивают и берегут люди, — все это ежели и стоит чего-нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить… А больше ни о чем меня не спрашивайте, я сам ничего не знаю. Я пойду, пожалуй!.. И вам пора ехать, и мой путь не прост.
Г р а ф и н я. Петр Кириллович, Пьер, дорогой, можно я вас поцелую?
Пьер склоняет голову, графиня целует его в лоб.
Вы отчаянный. Будьте осторожны.
Н а т а ш а. Берегите себя!..
П ь е р. Завтра… Да нет! Прощайте, Натали, прощайте, графиня, прощайте… Ужасное время!.. (Стремительно уходит.)
Появляется И л ь я А н д р е е в и ч, М а в р а К у з ь м и н и ч н а, С о н я. Все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд. Граф первый встал и перекрестился. Все остальные сделали то же.
И л ь я А н д р е е в и ч. С Богом!
Граф пошел из комнаты, за ним остальные.
НА ПОЛЕ ПОД БОРОДИНОМ Приближается церковное пение.
Г о л о с а. Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!.. Смоленскую матушку!..
Входит А н д р е й Б о л к о н с к и й. Внесли икону — большую, с черным ликом, в окладе.
(Пение.) Спаси от бед рабы твоя, богородице!.. Порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!..
А н д р е й. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое Отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполенными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня… Три главные горя были в моей жизни: любовь к женщине, смерть отца и — французское нашествие,
