Утром я поехала в Кащенку, как назвал ее Женя, в «Третьяковскую галерею». Действительно, похоже: красное здание, построенное довольно затейливо, с переходами, украшениями. Я страшно устала, но доплелась до ворот и там, прислонившись виском к железной решетке, постояла, пока не откроют дверь. На сей раз я не забыла бахилы, как тогда, и мне не пришлось искать по району ближайшую аптеку. Меня пустили. В больничной пижаме его худоба еще резче была заметна, глаза злые и белые, полузакатившиеся, смотрит дико, исподлобья, почти и не смотрит.
Спросила, видел ли он врача. Да, сказал он, и врач отвратительный. А теперь убирайся. Ну, нет. Я же знаю, что кроме меня у него никого нет.
Глава 3. Крымская история
C: Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaLivejournal
Ballerina.doc
C: Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Nohrin.doc
Сергей Нохрин свалился, как снег на голову. Нет, сначала позвонил:
— Думаю прибыть. Ни в коем случае не буду навязываться.
Буду или не буду — когда приезжаешь в южный город, где плещется в море, прогуливается по променадам и сушит полотенца твоя, пусть неблизкая, знакомая, вы просто не можете не общаться. Валентина обрадовалась. Или не обрадовалась? Она не знала. Спросите ее адвоката.
Пришла эсэмэска: «Но ты встретишь меня?»
Она нервно собирала каштаны под деревьями, усеявшими площадь у вокзала. Поезд прибывал с опозданием. Подали на дальнюю платформу — бежала, каштаны, их было так много, что они выпрыгивали из глубоких карманов плаща, повязанного вокруг пояса, брызгали под ноги провожающим и путешественникам, пугали голубей. Вслед ей несся и ширился смех, как за катерком, идущим на большой скорости, несутся и расширяются белые волны.
— Здравствуй.
Он сразу поцеловал Валентину в губы, как будто бы так и надо, как будто бы только так и принято. Ошеломленная, она отстранилась.
— Не надо истерик! — предупредил он, и она совсем растерялась. Стояла столбом. Не знала, что сказать.
Если он думает, что она встречала его потому что… бежала к нему, потому что… Он просто плохо представляет себе… Она сделала бы это для всякого… Просто потому, что таковы нормы человеческого общения… Дружбы — и просто вежливости…
Они отправились в кассу — лицо у нее было красное, заметила отражение в стекле — и сдали ее билет на завтра. Купили два — на понедельник. В общем-то, им совершенно нечего было делать в Москве. Там начиналась осень. Здесь продолжалось лето и обещало длиться вечно. Или, по крайней мере, еще два дня.
Море с ночных холмов дышало прохладой. Валентина не видела лица Сергея — оно пряталось, как луна. Высоко над обыкновенным морем плыли обыкновенные рваные облака. На темной безбрежной глади светились огни двух-трех кораблей. Тихая, но раздольная бухта. Здесь можно было не думать о квартире, деньгах, работе. Какое-то время. Не слишком продолжительное.
Сидели на развалинах. На белых камнях. Он говорил.
— Горечь. Здесь пахнет горечью. Она полынная. Но мне кажется, что она во мне. Как будто это я так пахну. Хотя наверное, от меня идет не такой уж приятный запах. Я даже не успел помыться с поезда.
— Почему, нормальный запах, — возразила неуверенно Валентина.
Она курила, неглубоко затягиваясь. В других условиях они могли бы вести другие разговоры. Более содержательные. Более глубокие. Наполненные каким-то смыслом. Какими-то планами.
Море шумело и мешало разговаривать. Он привлек ее, придавил к белеющему камню. Камень остыл. Осенью ночью даже в Крыму остывают камни, жарко нагретые. Они целовались, содрогаясь от холода. И от рвущейся затаенной нежности, не находящей выхода.
Что раньше, там, в Москве, связывало Валентину и Сергея? Ничего.
C: Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaLivejournal
August.doc
C: Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Basilica.doc
Итак, она считала себя влюбленной.