шариковой ручкой: «помыслов».
Чай — изысканное блюдо студенчества. На другое все равно не хватает стипендии.
В пластмассовом стакане пластмассовая вилка. Тоска пластмассовая.
А Дударкивский чай крепок и густ. Делается он так. Едва проснувшегося Лешку с боем гонишь к колодцу. Тот, совершенно справедливо бухтя, дескать, почему я, прочему чуть чего, сразу Лешка, зомбированно берется за дужку ведра и обреченно плетется вглубь огорода.
Мне не жалко Лешку. Даже при том, что сейчас ему придется продираться сквозь заросли мясистой крапивы. Вчера ему стояла задача скосить ее, но пареньку, видите ли, надо было гонять по улицам на дедовом велосипеде.
Лешка является назад озлобленным и облитым. Расплескал ведро в свои шлепанцы. С лязгом ставит ведро на стол и отваливает. Я беру мятую временем кастрюлю, в которой мы кипятим воду для чая. Чайников бабушка не признает, нет в дому таковых. Молоко да кампот — здешние услады. Возжигаю газовый очаг. Вода в кастрюле становится сначала седой от огня, потом бьет ключом, проясняется. Теперь в кружку добрую щепоть черных листьев из далекой прекрасной Индии и пару листков родной мяты. В левую руку — обжигающий фарфор, в правую — краюху хлеба с поджаристой корочкой и сантиметром- другим покладистого домашнего масла…
Полуобморочный от науки студент заглатывает свой нехитрый харч, как удав. Весь харч — булка с неясными намеками на присутствие молотого мака. Вот как сейчас Дима Ветров. Лет этому удаву 25–30, но он от природной стыдливости держит в секрете свой возраст. В бытность свою юношей, по слухам, Дима учился на ветеринара. Недоучился, и наука потеряла подлинного натуралиста и дерзкого экспериментатора. Безо всякого содрогания он только что заглотил часть своего давно сдохшего «кролика». Оглядывает вторую половину псевдомаковой булки не то с недоверием, не то с сожалением — убывает.
Дима в генезисе. Чего-то воровато оглядывается по сторонам, словно в опаске, что кто-то собирается отнять любимого макового кролика. Столовая и точно — джунгли. Зазеваешься — враз налетят хищные знакомцы, тот ущипнул кролика, этот, глядишь — рожки да ножки.
Однажды Димчик спросил меня:
— Ты б вошла в один лифт с негром?
В тот день его, видимо, занимали сугубо этнические вопросы.
— Почему бы нет? — Изумилась я.
— Как? — В свою очередь не понял он. — Получается, и замуж бы вышла?
Довольный столь нестандартным обобщением, Дима заржал. И улетучился от греха подальше. Сейчас я вдруг сообразила, как за тот случай отомстить хлопчику. Надо будет взять видеокамеру и заснять, как в столовке Димочка поглощает плоть убитых негритят, перемазавшись шоколадной глазурью. При известном телемастерстве иначе истолковать сей клип будет трудно.
Вот глаза этого фага зашарили по сторонам, пока не запнулись на мне. Я приветливо улыбнулась. Дима Ветров поперхнулся. Уставясь в стол, торопливо дожевал останки булки и ушел, высоко под мышкой держа папку с бумагами. Я с сожалением посмотрела вслед. Мне стало жаль этого взрослого человека с его недоверием к неграм.
— Эй!
От неожиданности я вздрогнула. Не только я веду наблюдение, но и за мной наблюдают. Зоопарк.
— Чего крадешься встречь солнца? — Неприветливо киваю Ваньке.
— Извини, извини, — явно раскаиваясь, бормочет Иван.
Это у него приблуда такая, бормотать, как брахмапутра.
— Ничего, — я смягчилась, — как дела?
— Как сажа бела.
Это нормальный для Ваньки цвет сажи.
Иван — заметная личность на факультете. Он наш факультетский марксист, марксианин, мой добрый друг, ревнитель и идеологический наставник. Узнавая о Ванькиных большевистских убеждениях, народ неизменно изумляется:
— Коммунист?!
Птеродактиль — их удивляло бы меньше.
Такие Иваны сегодня редкость. Ваня жаждет справедливости. Вселенской. Его обвиняют, что погряз в постулатах, а он парит над болотом. Впрочем, мне кажется, он из породы оппозиционеров-маргиналов по самому глубинному своему духу, так что при социализме он стал бы монархистом. Такие люди не признают компромиссов и всякого рода «золотых середин».
Бывает, в пылу спора Ванька размахивает руками, шумствует, трясет гривой, походит на сосну под порывами сильного ветра: «Вы все слишком мало думаете о справедливом государственном устройстве и еще меньше для него делаете».
— Я тут набросал статейку, — Ванька трясет чубом с утопичной целью откинуть его со лба. Длинная черная челка тут же съезжает на глаз. — Может, ты статейку эту поправишь? У тебя, говорят, хороший слог.
— Лестью плату не беру. Борзыми.
— Понимаешь, то, что не видит талантливый автор, легко замечает бездарный читатель.
Хороший обычай — говорить полудоверительным тоном «понимаешь» и «знаешь ли». Когда это произносится особенно проникновенно, становится ясно, что покупают, но покупаешься.
— Хорошо. Давай. Полюбуюсь.
— Полюбуйся, — вздыхает Ванька, лезет в сумку и достает из всегдашней прозрачной папки плотно исписанные мятые листы.
— Статья в «Трудовую Россию». — Объявляет.
— Почем платют большевики?
— Катерина, — Ваня смотрит на меня, как на больную, — это партийная печать. У них самих денег нет.
Не очень-то верится в отсутствие денег у большевиков. А где золото партии? Между тем, Ванька в крайне затруднительном материальном положении. Обедает у знакомых по графику. Но от газеты борцу денег и вправду не надо: жаждет быть напечатанным на одной полосе с известными, по его словам, экономистами.
— Иван, у тебя здесь сказано: «Подобный идеализм просто-таки губит интеллигенцию, из мозга народых масс она превращается в кривое зеркало политической истории». Это как?
— Что — как?
— Ну, как ты себе представляешь превращение мозга в зеркало?
Ванька отмахивается:
— Главное дух передать…
Сижу, правлю. Через десять минут возвращаю марксисту статью, зажмурившись. Бить будет. Ванька читает правку, глаза лезут на лоб. К концу статьи заикается.
— Т-ты довела г-главную идею до дистрофичного состояния! Тебя просили стиль поправить, а ты?..
— Я только вычеркнула ругань.
— Без ругани они не воспринимают!
— Кто?
— Все эти интеллигенты, вся эта загнившая элита буржуазной субкультуры! Ты тоже зарекоммендовала себя как мелкая буржуйка.
Обзывательство «буржуй» в России оскорбительно с детства. Бандит — приятнее для нашего уха.
— Давай спокойно. — Злюсь я. — При чем тут «буржуйка»?
— Ага. При чем? При всем! — Немедленно взбудоражился Ванька. — Не хочешь осознать свое место в обществе. Не задумываешься, куда оно движется. Историческое движение неумолимо. Ты в обществе коммунистического будущего просто непредставима. Вид, обреченный на вымирание в процессе
