притушенного фонаря навевал тоску зеленую. Какую он тут Дашу искал? Чего искал?..
Серега видом старше нас всех: сдержан, серьезен, знает, что ему от жизни надо. Женится. Двое детей. Будет шофером-дальнобойщиком. Почему эта Даша сюда не пришла? И какая Даша?
Сашко со свитой курил неподалеку. Сильно курил, весьма кинематографично.
А между тем горячий июльский день остывал. Нормальный колхозный день. Все эти ребята за этот день наломали ребра немало. Кто сено с косьбы возил, кто на тракторе свой урок исполнял, кто пас коров. Наломались, только бы домой, в постель рухнуть, а вот пришли, скинули потную рубашку, шею холодной водой окатили и опять как новенькие — до утра…
Вот в нашу сторону направляется один такой хлебороб. Приглядывается, склоняется надо мной.
— Так це гостья наша! — Бормочет заплетающимся языком. — А пидем-ка, станцуемо!
— Спасибо, что-то не хочется.
Пришелец покачивается под порывами едва ощутимого ветерка.
— Оставь ее, — усталым голосом просит Серега.
— Ни, як так — оставь. Она ж гостья! А я хозяин, так?..
Подходит Сашко, смущенно улыбаясь. Берет хозяина за плечо, пытаясь увлечь. Тот кочевряжится, ухватил меня за руку.
Прежде, чем отраегировал Серега, Сашко коротко ткнул пьяного в бок. Охнув, тот повалился на траву, чуть не уложив меня рядом.
— Дур-рак! — выдохнула я.
Из всех ругательств, оказывается, быстрее на ум приходят детские. Пьяный, слегка повозившись, не стал расходовать силы на преодоление земного притяжения.
— Больно ты его? — спросила я Сашко.
— Пьяному не больно, — он неловко повернулся, намереваясь уйти.
— Погоди.
— Чего?
Не знаю, «чего». Теперь мне, в общем-то, понятно, почему девушки в романах и сказках влюбляются в спасителей и избавителей.
— Пойду Дашу поищу, — учтиво сказал Серега и отвалил.
— Присядем, — не без робости попросила я. — Поговорим. Не виделись давно.
— Эт точно, шо давно. — Он вытащил из мятой пачки папиросу, слегка помял ее загрубевшими пальцами, постучал о коробку, дунул в гильзу. Чиркнул спичкой, обстоятельно прикурил.
— Как жизнь? — спросила я.
— Жись-то? Идет, — резонно рассудил он. — Идет себе помаленьку.
— На рыбалку-то ходишь?
— Да время нет.
— Работаешь?
— Трактор у меня, — кивнул он.
— Мама, значит, по хозяйству?
— Огород, да скот…
На небе, как пот на его лбу, выступили звезды.
— Ты помнишь, как мы из песка крепости строили? Как камушек мне на рыбалке подарил?..
— Помню, — он улыбнулся.
Какая смущенная улыбка.
С этим деревенским хлопцем мы были бесконечно далеки друг от друга. А ведь выросли на одной улице, под одними деревьями. Игрывали в одной песочнице, точней, в куче песка у дедова забора. Разве можно рассказать друг другу все то, что прожили? Одно и то же, в общем, прожили, но по-разному.
И все-таки этот разговор говорит душе больше, чем иное общение за целый месяц.
— Кать, знаешь шо ты мне скажи… — вдруг начал Сашко, и глаза его загорелись. — Ты была на вашей телебашне в Москви?
— Была.
— И что, высоко там?
— Высоковато.
— И в Кремле была?
— Была, только давно. Сейчас там платный вход, хочешь — гони монету.
— А… Ну, так щас везде… — огонек в его глазах угас. Ветер перебирал короткие белые Сашкины пряди. Сашко щурился. В глубине площади, за кустами, раздавался смех.
— Веселье, — Сашко качнул головой и вздохнул.
— Да, — подтвердила я. — Танцы…
Глава 10
Договорились встретиться утром на станции метро «Чеховская». Ваньку я заприметила издалека. Он стоял, размахивая руками перед людьми, которые толкпились вокруг. Опасаясь скандала, какого-то ЧП, я врезалась в этот импровизированный митинг.
— Это не я сказал. — Вещал Ванька. — Это сказал Ленин, вождь пролетариата. Тот, кто не сознает своих классовых интересов, кто не хочет анализировать ситуацию, исходя из реальных исторических предпосылок, тот потерян для сознательного общества, это элемент, выбывший из борьбы…
Народ вокруг был молодой, не случайно прибившийся, а организованный самим Иваном. Его друзья. У меня отлегло от сердца.
— Может, представишь? — Выждав паузу, встряла я.
— А, ты уже здесь. Знакомься: Киса, Дикуша, Боб…
Присутствующие были в кожанках, только что не перепоясанные пулеметными лентами. Среди этих людей Ванька выглядел маленьким и оживленным, как тот вождь пролетариата. Кисой оказался высокий жилистый молодой человек с длинными светлыми волосами и острым носом. Дикушей была тоненькая девушка. Если бы не взгляд темных глаз исподлобья, ясно говорящий: «Я — сталь», она выглядела бы хрупкой. Боб — необъятный юноша со смешной челкой на глаз. Челка, как потом прояснилось, скрывала фингал.
Мы отправлялись на настоящий митинг. На демонстрацию протеста. В честь чего? А что — мало поводов? На экскалаторе развернули флаги. Ярко-красные. Мельком увидев себя в витрине магазина, я удивилась: тоже в черном. Этакая группа «Народной воли». Или «Черного передела». Символом скорби по несбывшимся народным чаяньям на ветру полыхал красный флаг.
— Дикуша — с юрфака, — продолжалось взаимное представление друг другу. — Она у нас отличница. Вот такие бойцы и нужны сегодня!
Никак не могу привыкнуть, что подобные фразы звучат всерьез. Ну, про бойцов.
— А я из Авиамоторного. Курс недоучился. — Оглядывается Киса. — Вот, посвятил себя партийной работе. Боб тоже из ваших, с исторического.
— Скорее «из ваших».
— Ты не с нами?
— Скажем так, не совсем.
— Скоро будет действовать иной закон противоположности. Что не белое — черное.
— Это, вообще-то, еще из Библии.
— Уважаю Иисуса Христа, гениальный политработник!
У желтого дома, здания американского посольства — небольшая толпа. В основном пожилые люди. Странные глаза, тяжелые лица, гневные брови, сжатые рты. Дождь осыпает фронтон здания, мокрый флаг раздает пощечины.
— Мы уже на своей земле не хозяева! — Ораторствует Киса. — Мы — резервация культурной войны, туземцы. Хитрые, жестокие дикари. Что ж, пусть так. Они дают нам моральное право использовать методы
