социальной эволюции!
Ну вот, по его мнению, птеродактиль — это я.
— Коммунизм все равно наступит. Вот увидишь. Вопрос в том, рано наступит или поздно. Может, и не увидишь. Это строй, при котором справедливость будет положена в основу всех отношений.
— Ваня, хватит пролиткульта и ликбеза.
— Господи! — Ванька всплеснул руками. — Ведь формулы давно известны. Все упирается в товарно- денежные отношения. Сколько сможешь работать, столько и будешь — в справедливом государстве. Единственный контроллер — твоя совесть. Получать всяческих материальных благ ты будешь так, чтобы не было недостатка.
— А у меня совести нет, Ваня. Мне надо всего много.
— Люди должны воспитываться в соответствии с нравственными принципами!
Вот и поговори с ним.
— Признаешь ли ты по крайней мере, — Ванька четко произносит слова, разбираясь с классовым врагом, — что современная жизнь, прежде всего государственное устройство, нуждается в изрядных переменах?
— Если настаиваешь…
— Вот спасибо, родная. Признала! Люди не получают зарплаты, пухнут с голода и мрут. А другие разъезжают на иномарках, жрут свою осетрину в ананасах и просаживают миллиарды, чтобы на следующий день получить эти миллиарды в том же обдолбаном казино. Заводы проданы за рубеж со всеми потрохами. Банки лопаются, как мыльные пузыри. Фабрики стоят. Торговлю разбил паралич. Через пару месяцев отнимут у студенчества стипендию. И никому, слышишь, ни-ко-му до этого нет никакого дела. Черт побери, ты сидишь тут, ресницами телепаешь! Думать-то когда будем?
— Ваня, заткнись! — Взрываюсь и я. — Ты покажи мне тот танк, под который я должна кинуться с гранатой, я кинусь. Или как еще можно поторопить приближение идеального общества?
— Свергнуть пьянь-президента и перестрелять всю мразь.
— Твое имя — не Вера Засулич?
— Жизненная правда за мной. — Сказал Иван, как отрезал. И добавил помягче. — Для гуманизма время не наступило. Кстати, если поконкретнее о том, что, мол, можно сделать сейчас, то завтра — демонстрация протеста. Пойдешь?
— Вербовкой занимаешься, Ваня. Подумаю…
Со всех концов Дударкова к клубу стекались красуни-дивчины и хлопцы бравые. Чинно, под ручку вышагивали и мы с Надюшей.
— Надько, — донесся сзади хулиганский голос. — Это кого це ты причепыла?
— Дуракам не отвечаю, — отвечала она полупрезрительно.
Я было высвободила локоть, но Надя одернула меня, шепнув:
— Не обертайся.
— Чего? — Тоже шепотом спросила я.
— Он такой, шо лучше и не обертаться.
Нас догнали. Этакий погрызенный подсолнух.
— Ни, кто це?
— Сашко! — Воскликнула я.
— Ой, шо робышь? — Досадливо дернула меня Надюша.
— Катя?..
Он раздался в плечах и посмуглел. Черты лица стали крупными, какими-то прямыми. Куда только делись пухлые щеки, которые некогда так удобно было щипать? Глаза прищурились, губы сжались. Только крепкая белая голова все та же. И я, как в детстве:
— Сашко, айда с нами.
— Та ни… — испуганно попятился он от моей руки.
Потом разом развернулся и… кинулся в подворотню.
— Шо с ним такое?! Удрал. — Дернула плечом Надя. — Так ты его знаешь? Откуда?
— Какая разница? А впрочем… Мы с ним с детства знакомы, он ведь сосед наш. Только действительно, что с ним?
— Тю, влюбился. У нас всегда, если парень влюбляется, такие вот фортеля выкидывает.
Через некоторое время, на полдороги к клубу за нами шагало уже молодцов пять. И Сашко среди них, отличаю по голосу.
— Девки, куда идете? Женишков искать?
— Куда надо, туда и идем. И вы тоже шагайте своей дорогой. — Высокомерно отвечала Надя.
Я обернулась:
— Ребята, чего сзади плететесь? Давайте с нами…
Там хмыкнули.
— Мы сельские бычки, — протянул Сашко. — Нам тут положено…
Я рассмеялась, взяла его за руку, тем самым вызвав нездоровое оживление в рядах туземцев. Сашко покраснел.
— Гля, хлопцы, атаман влип, — загоготали ребята.
И тут же бросились врассыпную от угрожающего взгляда.
На широкой площади перед зданием клуба, утонувшего в вишнях и яблоках, толпится молодой народ. Девочки прогуливаются парочками, то и дело строго отшивая ребят. Наше появление вызвало бурю восторга. Тут и там зашептались, поглядывая с нескрываемым любопытством.
Разноцветные тусклые пятна импровизированной светомузыки запрыгали по танцующей толпе. Замигали одновременно. Но не их заслуга в том, что вскоре я потеряла ощущение реальности. Просто сбоку протянули стакан и я доверчиво хватила едва ли не половину. После бешенного танца, когда народ оттянулся на славу, лопоухий ди-джей проорал:
— Медляк!
И потянулась изломная, медовая мелодия: «В шумном зале-ресторане…» Поскольку «медляк» не вызвал энтузиазма, многие потянулись на свежий воздух. И я потянулась. В дверях столкнулась с братцами.
— А т ы чего здесь? — подозрительно спросил Лешка.
— Чего надо, того и здесь, — ответствовала я.
Чтобы освоить манеру Нади вести светскую беседу со здешним молодым народом, понадобилось немного времени.
— Дашу не видала? — Спросил Серега.
— Какую Дашу?
Лешка ободряюще хлопнул Сережу по плечу и оставил нас. Исподволь я проследила его полет. Лешка направился к белеющей в сумерках тоненькой фигурке. Рассмотреть, какая она, не удалось. Зато расслышала девичий смешок. Приглушенный Лешкин голос что-то бубнил в несвойственном ему регистре.
А ведь когда-то мы с большим презрением отзывались о танцах: «Приходьте, дивчата, в клуб, там будут танци, там грають рок на балалайци».
— Мух приманивать? — Бывало, говорил Серый, когда Маша, старшая сестра, перед выходом в свет «лачилась» — покрывала прическу самодельным лаком на сахаре.
— Отстань.
— Щетки сапожные приклей.
— Ой, Сережа, уйди, — Машка невозмутимо и старательно загибала ресницы тушью.
Не однажды под воздействием таких советов она смывала тушь. Слезами.
Где то доброе время! А ныне…
— Так, значит, и проводите время?.. — Протянула я.
— Так и проводим, — сознался Серега.
Мы присели на лавочку, он оперся руками о колени и скис. Горестный профиль его на фоне
