— Да нет, ты не поняла…
О Господи! Страшно представить, что за кошмары ей… ему снились.
— Верх мне уже убрали, — продолжал он, торопясь, видно, все сразу сказать. Может, ей было одиноко, и она поэтому позвонила именно мне, мы ведь не были даже хорошо знакомы. — Осталось низ. Пью гормональные таблетки пачками. Ты не знаешь, есть в Интернете сайт, где можно встретить нашего брата?
— Нашего брата? — Я отупела.
— Ну, трансвеститов. Тебя это не шокирует?
— Лен, ты вообще серьезно это?
— Я теперь не Лена, а Елисей. Королевич. — Хмыкнули в трубке. — Хотел Костиком сделаться. Но у меня ж куча научных статей, и надо было сохранить инициалы. Представляешь, я тут Бобу рассказал, так он говорит, что гомосексуалистов, лесбиянок и трансвеститов надо вешать. Так прямо и сказал! — Тут он подкинул терпкое словечко. — Я понимаю, если б шестидесятилетний мужик не понял. Но наш ровесник, неформал…
— Но ты же вроде замужем! — Сказала я.
— Мы с Кисой расписались только затем, чтоб я мог навещать его в камере предварительного заключения.
— А с Кисой-то что?
— А ты не знаешь? Обвинение в незаконном хранении оружия. Его уже год держат…
Так и разомкнулся фронт сопротивления враждебной реальности.
Глава 11
Сижу под вязом. Мимо просвистели на трех велосипедах бойцы: дядя Петро, Серега, Лешка. Сгребать сено.
Серебристое мелькание спиц наводит и меня на мысль о велосипедной прогулке. Я седлаю железного конька-горбунка, который вот уже два десятилетия исправно служит свою службу, и прослужит еще столько же, и вывожу его со двора. С высоты всадника гляжу на беленые стены изб, высокие ворота, проезжаю тополя, черешни, шелковицы, каштаны, и с каждого огорода на меня глядят высокие, в человеческий рост, подсолнухи.
Пятнадцать минут — и я у школы, которую заканчивали все пятеро бабушкиных детей. Там есть один прохладный и гулкий класс, в котором устроен совсем маленький музей. Осколки снарядов… Письмо с войны, написанное карандашом и сложенное треугольником, виден только адрес — почерка тех лет чем-то неуловимы похожи, у моей бабушки, хотя она из поколения помладше — такой же. А по стенам висят коллективные фотографии всех выпусков. Юные лица… Лица детей довоенных и послевоенных лет очень различаются.
Там на фото и моя веснушчатая мама с косой, верней, косищей, которая толще, чем ее шея. И дядья. И младшая. Варвара. Она очень красива, и так артистична! Была… А ведь ей немногим за тридцать.
Во времена моей мамы в семье царили патриархальные порядки. Точнее, матриархальные. Не скажу, чтобы бабушка выдала замуж троих своих дочерей и женила сыновей, но Варваре, например, запрещала идти замуж. Он пил. Он был разведен.
— Варя, — говорила она, — на чужом нещасте свое щастя не построишь. У него ж дочка е, вона вырасте и схоче, шоб же и у нее быв батька. И младшему сыну сказала:
— Так ты кого берешь? Вона тоби наравится?
— Нравится, — надо заметить, что все ее дети говорят в основном по-русски, а с матерью по- украински.
— От и дывы, наравится сегодня, дак шоб наравилась и до вику…
— Тоди жисть така була, — рассказывает, пригорюнясь. — Сложна. Оно, конечно, и сейчас не мед. Колысь отамо, — взмах руки в сторону соседней улицы, — шестеро детей було в одной семьи, дак вси за тиждень померли.
— За тиждень? За неделю?
— Эгеж…
— А от чего?
— А хто их знает…
День вся деревня колготится на огородах, а ввечеру собирается у телевизоров. Сериалы смотреть. Или «Поле чудес». Бабушка уже который год не утрачивает надежды увидеть меня однажды в обнимку с Якубовичем на экране.
— Хоба ж ты не можешь составить им кроссхворд?
Оказывается, был у мамы жених на селе.
— Так же вин ее любыв, хто знае як. И всюду за ней ходил, Витя той, а мать его была недовольна, что у нас батька пьяныця, забороняла ж им встречаться. А вин Олю встречал кожну недилю з автобуса, колы вона приезжала из техникума. А я як почула через людей, шо мати его не хоче, дак побигла до автобуса, кажу: «Витя, конь шукае коня, а вол шукае вола, шоб больше цього не було». А он видповидае: «Я з Олею встречался, и встречаться буду». Тоди я Оли кажу: «Оля, хиба ж у тебя хлопцев мало, нащо вин тоби, ты за нього пидешь, воны все життя тебе попрекать будуть, шо маты у него на почте робыть, а батька вчителем. Ну, нащо це тоби?
Слушаю я бабушку, а сама думаю, м-да. Конечно, мать она и есть мать, у нее за своих детей сердце болит. Но чтоб вот так бесцеремонно родители попробовали давать нам с братцем советы, с кем водиться, а с кем не надо… Я б такого не потерпела! К слову сказать, подобных попыток ни мать, ни отец у нас в семье никогда не предпринимали. Балованные мы дети, в сущности. Ничего, я в своей будущей семье непременно заведу такой порядок: что мать сказала, то и сделать. И без пререканий.
— Тоди вже, як твой батька у мамы зъявывся, — продолжает напевно бабушка, — та поихав ее до своей матери показывать, то Оля як прибулы туда, в Сибирь, сразу телеграмму послала, что доехали благополучно. А тая ж жинка на почте работала, дак телеграмму прочла. Тоди вже люди казалы, что волосы на себе рвала, нащо ж вона их из своим сыном развела. Але ж и я чуб драла, колы побачила на карте, куда твий батька Олю повиз. А тильки такого, как вин, дуже редко земля рождае. Я ж поперше испугалась, шо вин русський, бо у нас тут жили двое русских, бухгалтеры, дак до чоловика браты приезжали, богато их було, одиннадцать человек братов, и вси отаки, — показьюает согнутый палец, — от водки поскручиваны. Ни, кажу, уси кацапы пьють, не треба нам такого. Колы побачила — а он зовсим друге дило!
Вот так-то, украинцы — хохлы, а русские — кацапы. Названия у народов не хуже чем в «Кин-дза- дза».
Трепет охватывает, как подумаешь, сколько неиспользованных, резервных, боковых возможностей для развития судьбы жизнь предоставляет каждому из нас. Идти по всем дорогам сразу нельзя. А хочется. Вот выбрала бы мама этого Витю, меня бы сейчас не было. А был бы кто-нибудь другой. В чем-то на меня, конечно, очень похожий.
Грущу о судьбе Вари. Разве о такой жизни мечтала юная светловолосая девушка, получившая педагогическое образование, активистка на любом комсомольском съезде, пионервожатая, учившая с аппетитом немецкий? Разве входило в ее намерения погрязнуть в неподъемном сельском хозяйстве, доить бодливую корову свекрухи, вручную возделывать огромнейший огород? Она располнела, в лице — выражение усталой покорности. Но иногда нервы сдают, и тогда ей не мил целый свет. Даже дети. Она пожертвовала собой, но кому в конечном счете нужна была такая жертва?
И только мои малолетние сестры, пребывающие сейчас в том самом блаженном периоде жизни, из которого мы с братьями вышли так недавно, исполнены оптимизма и неутомимого интереса к миру:
— Ой, ты дывы! — Заорали они однажды, обнаружив на тропинке фыркающего ежа.
Еж их нисколько не боялся: казалось, они стали для него столь же занимательной находкой, как и он
