для них. Взаимный естествоиспытательский интерес был написан на всех трех мордочках.
— Це ежак. А вот вчера была ежачиха, — авторитетно заявили дети, когда наскучили ежу, и он удрал, сверкая розовыми подушечками пяток.
— А как вы определяете?
— Якшо побиг — ежак, а якшо побигла — ежачиха. Действительно! Что тут непонятного. Если побежал — стало быть, еж, а побежала — значит, ежиха.
Где-то в селе, на забытой пыльной полке наверняка найдется та лохматая тетрадь, которую я вела. Словарь. Слов и выражений, которых нет ни в одном словаре мира. Словарь моего детства. Словарь дюк, так как мы были дюки. А дюки прилежно выпускали журналы в издательстве «Дударкивская жись». Рукописные, разумеется. Тиражом в 1 экземпляр.
Ужасающая тяга к занесению всего происходящего на бумагу, чтобы осталось хоть что-то от быстротекущих дней, владела нами. Всю подшивку журнала я увезла с собой в Москву и сейчас она восстанавливает в памяти даже мелочи.
«Дзыгать» — значило, смотреть.
Тнжишь» — выражение умиления.
«Лярма» — когда штанина попадает в цепь велосипеда.
«Кулебяка с капустой» — неразбериха.
«Не репетуй» — не будь паникером, не тараторь.
Пример: дюка, взволнованная угрозой вселенской уборки, с вытряхиванием десятка-другого половиков, мытьем полов и окон, стиркой белья и прочее, торопливо и сбивчиво объясняет другой дюке необходимость немедленного побега. Пока представители чуждой цивилизации не захватили хату и не вручили каждой дюке по венику, необходимо было слинять. «Не репетуй», — хладнокровно говорила дюка, которая находилась в менее шоковом состоянии. После чего раздавался сигнал срочного сбора на Дольше — стук по батарее парового отопления. Две дюки катапультировались через окно, а третья отправлялась их искать, с концами.
«Падабахася» — выражение досады.
«Пугудюф!» (без воскл. знака не употр.) — звук выстрела.
Ну, и тому подобное.
Журнал наш имел неясное название, которое было делом мозгов Лешки — «Хусты-Мусты».
Редколлегия собиралась в самой светлой комнате и вслух припоминала события дня. Как завзятый редактор толстого журнала, я набирала номер лист-сотрудника на пластилиновом телефоне.
— Хрю-хрю-хрю! Алло, Серег! Последние данные о количестве пойманной рыбы?
— Могу предоставить материал. — По телефону Серый говорит странным высоким голосом.
— Через пятнадцать минут в редакции.
— Выезжаю.
Серый выводит с пластилиновой стоянки свой самолично сколоченный мотоцикл: деревяшку с прибитым к ней рулем, возле которого колыхается стрелка спидометра, нарисованного шариковой ручкой. С урчанием заведя мотоцикл. Серый направляется в редакцию.
— Гаф, гаф!.. Лешка, возьми трубку!
— Не видишь, меня нету дома.
— Срочно нужен репортаж, гаф, гаф.
— Скоро буду.
Как недавно мы все вдруг поняли, что вышли из детства!
Глава 12
И наконец Никита пригласил меня в театр…
Он наблюдал больше за мной, чем за происходящим на сцене. Сие слегонца льстило, но я не смела пошевелиться под прицелом. Пьеса оказалась скучной. Да и зачем нам с Никитой сейчас чужое жизненное знание и чужие чувства? Мы могли бы бродить по городу, поедать мороженое и любоваться отсутствующей зеленью скверов, могли трепаться, спорить о своих точках зрения на жизнь и игру в дурака.
Не было зрителя, который с большим бы энтузиазмом аплодировал, когда опустился занавес. Я вознамерилась смыться.
— Никита, ты молодец, что вытащил меня в театр… — тьфу, зачем это вежливое вранье? — Не надо, не провожай…
— Почему?
Путаясь и пугаясь, плету:
— Срочное занудное дело. Ну, э, что-то вроде курьерской работы. Потом, еще встреча со старой подругой, мы договорились за неделю, она слишком занятой человек… — и тому подобное.
— Что будет, если попытаться начистоту? — С насмешкой спрашивает Никита.
— Не переношу, когда вот так смотрят!
— Правда?
Это что, ирония? Три часа продержал у моего виска двуствольное ружье крупного калибра и уверен, что я не обратила внимания на подобную мелочь.
— Выбор: суточная зубная боль или твой получасовой взгляд — был бы решен без колебаний. — Поделилась я.
— В какую сторону?
— У меня нет выбора — зубы не болят.
— Прости, не хотел причинить тебе беспокойство. Ты гораздо красивее любой сцены. — Извернулся Никита. — Я жалел, что прожекторы не направлены на тебя. Как все эти люди могли занимать свои праздные умы пьесами Шекспира, когда можно было изучить прекрасную линию твоего носа?
Ну, заливает!
О линии носа — это он хорошо. Дело не в линии, разумеется. Все свежей, чем штампы о глазах.
Шутник стоял, смиренно сунув руки в карманы, на берегу Москвы-реки, на фоне храма Христа Спасителя, насмешливо улыбался и смотрел в воду. Его пушистые ресницы (штамп) трепетали, как у новобрачной.
Знает, что может нравиться, и шантажирует этим. Но его классически образованные, честные мозги вряд ли по достоинству оценивают необразованную изворотливость моего ума.
— Никита, я должна тебе кое-что сказать (открытый взгляд). Ты знаешь (опускаю глаза на воду), ты… (выразительная пауза. Героиня собирается с духом.) Ты… ты мне, конечно, очень нравишься. Я тебя даже люблю, как друга. Но дело в том, что у меня есть… (Пауза).
— Неправда.
Глупость сплошная.
— Нет, правда.
— Кто он? — Глухо спрашивает Никита.
— Не важно.
— И давно?
— Не знала, что станешь загонять в тупик!
— Извини, — в раздумье произносит он.
Пройдя десять шагов, оглядываюсь. Никита, сунув руки в карманы распахнутой куртки, неподвижно смотрит вниз, на воду. Еще утопится, неровен час.
Почему так много тягостного и непонятного в отношениях между людьми? Особенно, когда их тянет друг к другу.
Отношения с людьми в Москве сложны и запутаны. Отношения горожанина с людьми в селе — либо есть, либо нет.
