быть, там, в цистерне, Джона тоже поджидал некто с пульверизатором? А рано утром, верь не верь, я встал от слабости, шатаясь, и вышел в дверь. Я вышел в дверь. А за дверью летний двор. 1974 год, никаких аэрозолей. Если кто умрет — хоронят всем двором.
Копченый от загара Короленко выебывался с велосипедом, кружа по футбольному полю, он то и дело пытался поставить свою костлявую лайбу на дыбы, с понтом, это не велик, а мотоцикл. Все еще отзывается на детскую кличку Бэла, но тайно ходит смотреть «Романс о влюбленных», жилистый дистрофик. Фильм длинный, с песнями Кастрата. Кто-то разрешает в верхах. А Кастрат воет невыносимо. Пиздят: «под Запад». Но на Западе никто так противно не воет. Там разные направления, это так, но каждый исполнитель на должном уровне. Уродов не терпят. В этих «Влюбленных», говорят, полфильма наш актеришка шпарит на мотоцикле, и все базарят стихами. Мне почти всегда смотреть противно советские фильмы. Все — подделка, все несимпатично. А главное — чванство, мол, нас никто не разоблачит. Одним словом, второй сорт, бессмысленный, наглый и пугливый. Особенно про молодежь. Педерастически выверенные фразы, типа «старик, не комплексуй» вместо мата.
В Короленко проснулась нежность. Стрижка за рубль с лишним. И жестокость. Он с непонятной самому себе злобой передразнивает русскую девочку, что прилетела в гости к кому-то из подъезда, где высокая труба: «Мы из Грозного». Косица, веснушки. Одета чрезвычайно бедно. У этого ребенка лицо праведника. Такие глаза потом смотрят с тобою вместе на дальнейшую жизнь; чем безобразнее и гаже она делается, тем пронзительнее из взгляд. Безобразнее и гаже она не для всех, разумеется. К сожалению, подобный слепой садизм без наказания и порицания делается заразителен. Ее, вероятно, уже выставили за порог, погуляй перед завтраком, но она боится покидать подъезд, потому что во дворе куражится Короленко. И тоже ничего не хочет, собака, у меня покупать!
Голос Кастрата, что характерно, не оставил равнодушным даже Вадюшу. Растленный толстячок пробует петь «только ты и я, да только я и ты». Два бутерброда с кабачковой икрой тотчас вызвали у меня отрыжку. Я слишком рано позавтракал. Толя Магомаев, сотрудник КГБ, провожал, это от меня не ускользнуло, Вадюшино семейство, вырядившееся по случаю Первомая, пристальным взглядом. А потом улыбнулся. Сардонически. Видать, глубоко копает мой вечно пьяный сосед.
Лёва Шульц начал покуривать под воздействием Вадюши. Сигареты выбрал, прямо скажем, не самые подходящие. Из тех, что годами стоят в окнах киосков. Сделано на Кубе. Kim. В отличие от термоядерных «Партагаса» и «Лигероса», эта дрянь вдобавок ко всему еще и слабая. Стоят, как «Орбита» — 30 копеек. Не вздумай брать. Никто такого и не скажет, потому что все знают. Внутри, вместо табака, чешуйки какие-то, заварочка. Пресловутый
Вадюша тоже пробует переключиться на «бумагу». Пиздует под вечер, как будто с пляжа, морда красная: «Слышь, Фриц, дело есть». Заходим в подъезд Флиппера. Достает черный пакет. Я подумал, опять порнография. Нет. Пачка самопальных фоток. Группы ископаемые, полузабытые. Вадюша сумел правильно назвать лишь одну: «
— Нет, Вадюша. Неактуально.
— Понял, Фриц. Вопросов нет.
Скажи, Вадюша, а ты случайно не в курсе, при каких обстоятельствах погиб Джон? Этого я не спросил. Да он бы мне и не ответил. Сын левого инвалида войны. Магомаев весьма скептически осматривает награды человека с одной ногой на ортопедической платформе. Кажется, так бы и посадил на жопу ловкой подножкой. «Меня, ветерана!!!» Где ж ты их столько напиздил, Сержант Пеппер? Тайн и загадок почти совсем не осталось ни в городе, ни на планете. Помните монстра из кухонного окна? Навоз выяснил, что это всего лишь сапожник. В будке, правда, портрет Сталина, но какая это экзотика? Сане очень хотелось иметь педаль-квакушку в форме протеза. Черную, в знак скорби о Джими Хендриксе.
Короленко разогнал велосипед и, прошмыгнув между домов, выкатил на проспект. Вскоре от подъезда отделилась девочка из Грозного. Не глядя по сторонам, она направилась туда, где солнце. В руке ребенка была нищенского вида скакалочка, но она не решалась ею воспользоваться, опасаясь возвращения своего мучителя.
Шульц доверяет кубинскому импорту. А покойный Джон курил «Новость». У каждого суррогата есть свои любители. Кто-то расхваливает югославские «Самуил», а кто-то блоками гребет «Адмирал», гадость из Румынии. Эти странные люди подчеркнуто игнорируют оригиналы, но благоговеют перед заменителями. И дело тут, по-моему, не в одной дешевизне последних. Возьмем, к примеру, дешевенькие пластинки с перепевами. Те, что с пометкой «звучит как «Криденс», или «дань уважения
Многим нравятся эрзацпродукты. Я видел, как поедают кукурузный мёд, портят зубы, обтачивая зубами то, что не берут в рот даже тараканы — кофе в брикетах и такой же кисель. Взрослые жуют детский гематоген. Что там «звучат как «Криденс», если миллионы молодых людей слушают исключительно советскую эстраду. Ну, если не миллионы, то достаточно и тех, кого я вижу вокруг. Подписался на чешский Melodia — дешевый журнал, но раз в месяц полистать можно. Рядом с новостями про Лу Рида сообщение: «Пять миллионов дисков продано в СССР». И с каждого воет Пьеха с чудовищными пломбами в зубах. Выходит, меня окружают не совсем нормальные, точнее, совершенно ненормальные люди, которым не жаль жизни, потраченной на дегустатцию мертвечины. Ни своей, ни чужой.
Глафира, при его очевидной скованности и предрассудках, обладает чутьем, понимает и любит то, что никому не надо, умеет убедить другого, не без пользы для себя. Но какие это деньги? Разве обладать такими качествами плохо? Хотелось бы посмотреть, что бы из него вышло на Западе? Вдруг оттуда вылезло что-то… Дело в том, что мы кое о чем договорились заранее. В смысле любителей эрзаца и дешевки. Поэтому я и стою на крыльце своего подъезда, задумчиво покручивая успевшие отрасти за три месяца волосы на затылке.
Глафира сидел дома, он был предупрежден, что я веду к нему клиента. На улице месяц май, утро ветреное и солнечное. Путь лежит мимо треста ресторанов и кафе. Это двухэтажный особнячок с выпуклым балкончиком с узорчатой оградой. Дальше школа, где учитель истории мог сказать ученику, если тот занимался на уроке посторонними вещами: «Ты что, мой
Юношу, идущего со мной в гости к Глафире, интересовали как раз «пультреты» самых общеизвестных ансамблей. Обувь на нем была по сезону, импортная и чистая. Не из тех, что пугает с полок в магазине. Такие коры надо еще достать. И выбрать. Дело к середине 70-х, и клеить скотчем к стене левые фотки вместо фирменных плакатов уже считается несолидно. По крайней мере, я внушаю эту мысль всем, кого можно убедить.
«Ты думаешь, это баба? — Глафира говорил полушепотом, словно перед нами лежат чертежи, а мы оба сотрудники закрытого КБ. — Я сам думал, что баба. А это чувак!»
Подоконник в подъезде, за пыльным стеклом черно извиваются ветви акаций. Два фраера — на одном штаны из бархата, другой — в леопардовых. Плюс, раскинув руки с выбритыми подмышками, вопиющий содомит в позе фигуриста. И комбинезон такой же, впереди на молнии.
