Манефа Семеновна даже вздрогнула. Она беззвучно шевельнула губами и, схватив девочку за руку, потащила ее к двери.
— И не приходи к нам больше, — сказала она, открывая перед изумленной девочкой дверь.
Сергей чувствовал, что щеки его пылают. Он понимал, что должен что-то сделать, что просто стоять и молчать ему сейчас нельзя, что это стыдно, но не знал, на что решиться.
— Баб Манефа! — крикнул он и бросился вперед, но Манефа Семеновна, оставив на крылечке Таню, уже спешила к нему.
— Тебе чего? — захлопнув за собой дверь и остановившись у порога, спросила Манефа Семеновна.
Она смотрела прямо на Сергея, глаза у нее были злые-презлые, а лицо покрыто красными и белыми пятнами. Сергей никогда еще не видел такой Манефу Семеновну и даже отступил перед ней назад.
— Чтобы ее духу у нас больше не было. А твоего у них. И без того одна напасть за другой… Говорю перед богом, — Манефа Семеновна глянула на икону и перекрестилась, — узнаю, что ты ослушался, — уеду. В тот же час уеду. Оставайся один. И отцу отпишу, что ты неслух. Вот дождаться бы только от него письма. Сразу же и отпишу.
Таня все же не ушла.
Когда Сергей вышел из калитки, она, присев на корточки, гладила Шарика, охотно подставлявшего под ее ладонь голову и от удовольствия жмурившего глаза.
— Шаринька, видно, узнал меня, — довольно улыбаясь и словно забыв о том неприятном, что сейчас только произошло, сказала Таня. — Но он какой-то грустный стал, а раньше был веселенький. Пойдем?
Сергей кивнул головой.
— Я к тебе больше не приду. Никогда, никогда! Она злая и противная, твоя бабушка Манефа. Она тебя обижает? — вдруг спросила Таня.
— Нет. — Сергей даже смутился. — Это она сегодня такая. А за что ей меня обижать?
— Не знаю, — пожала плечами Таня. — Я бы ни за что не стала ее слушать. Баба-яга — костяная нога. — И опять неожиданно спросила: — Ты тоже богу молишься?
Таня смотрела насмешливо, и было ясно, что этот вопрос она задала просто так, ради шутки, будучи сама твердо уверена в обратном.
— Тоже придумала, — отшутился Сергей и, чтоб замять неприятный для него разговор, поведал о строгом запрете Манефы Семеновны.
— Вот какая змея! — возмутилась Таня. — А ты говоришь — не обижает. Ну, скажи, разве она правильно поступает? Или, может, мы какие-нибудь вредные люди, потому тебе и нельзя ходить к нам? Плюнь на такие ее слова. Она из ума выжила от старости. У нас бабушка Фрося тоже старая, только она совсем другая.
— Да, плюнь!.. Возьмет и напишет папе.
Таня не стала возражать. Какая девчонка или мальчишка согласятся, чтобы папе на фронт написали о них плохое?!
Так Таня и Сергей перестали ходить друг к другу. Зато частенько, когда наступало время идти в школу, Таня выходила за ворота и поджидала Сергея. Если в одно время заканчивались уроки или занятия в пионерских отрядах, то из школы они возвращались вместе, хотя об этом никогда не договаривались.
…Кстати сказать, Сергею не легко досталась пионерская организация. Манефа Семеновна мало интересовалась его ученическими делами, и мальчик почти ничего не рассказывал ей о своей школьной жизни. Сергей стал пионером в третьем классе. Старуха узнала об этом в тот день, когда Сергей давал торжественное обещание и после него впервые явился домой в галстуке.
— Это что у тебя за повязка такая? — спросила Манефа Семеновна.
Сергей объяснил. Старуха молча выслушала. Затем, немного погодя, оделась и ушла из дому. Вернулась поздно вечером.
— Напрасно ты с этими, бог с ними, пионерами связался. Не божеское это дело, по наущению нечистого. Отнеси-ка ты им завтра этот галстук и больше не вяжись с их делами.
— Почему? — опешил Сергей.
— Надо так, Сережа, бог так велит, моя милушка. Слушайся меня, а я тебе плохого не пожелаю. Отнеси и отдай с благодарностью — мол, передумал. Ты мальчишка смышленый, не тянись за такими сорвиголовами, как Селедцовы или же эта… — Манефа Семеновна кивнула головой в ту сторону, где жила Таня.
Сергею давно хотелось быть пионером, он всегда завидовал ребятам, носившим красные галстуки. Теперь такой же галстук и у него, но ему велят отдать обратно. Почему? Вдруг Сергей представил, как он подойдет к вожатой и станет отдавать галстук…
— Баб Манефа, — сдерживаясь, чтоб не разреветься, сказал Сергей, — я не понесу галстук. Мне еще и папа говорил, что, когда подрасту, буду пионером. И ребята засмеют. И так дразнят, что эвакуированных никого не пустили, кулаками называют.
— На глупых нечего обижаться.
— Они не глупые, — возразил Сергей. — А галстук я не отдам. Не отдам, и все.
— Ну-ну, — вдруг уступила Манефа Семеновна. — Не хочешь — не отдавай. Была я давеча у Никона Сергеевича, говорит, что тут один соблазн. Искушение дьявольское. Опять же — грех. Замаливать придется. Как бы из-за него беды не случилось. Решай, Сереженька, сам. Особливо если, говоришь, отец велел. Его наказу я, видит бог, ни за что противиться не стану.
Сергей даже перекрестился, что сказал правду.
Галстука он не отдал…
Незаметно подошла зима. Ударили морозы, засвистели вьюги. Снежные заносы перехватили улицы. В иных местах выросли сугробы чуть пониже деревенских изб. Ребята в школе рассказывали, что такой лютой зимы, как выдалась в этом году, даже старики не помнят.
Однажды во время урока Сергея вызвали из класса. Едва он показался в коридоре, как к нему кинулась Манефа Семеновна и запричитала:
— Сереженька, горемычный ты мой, нету твоего папки…
Какое-то мгновение Сергей стоял словно оглушенный, потом сорвался с места, сам не зная зачем, бросился вдоль коридора и, как был без пальто и без шапки, выскочил на улицу. Пока в школе кто-то оделся да побежал за ним, Сергей уже был далеко. На дворе стоял трескучий мороз, бушевала пурга, но Сергей ничего не замечал, ничего не чувствовал и, задыхаясь, всхлипывая, мчался домой.
На столе он увидел небольшой листок — письмо из райвоенкомата, склонился над ним, пробежал несколько слов, да так и не дочитал: в голове зашумело, комната качнулась, и все поплыло, словно утопая в тумане…
Вечером навестить Сергея пришли Таня с матерью, Еленой Петровной, но Манефа Семеновна не пустила их, сказала, что он недавно заснул и сейчас не стоит его тревожить.
А Сергей не спал. Его кидало то в жар, то в холод, и он, тяжело дыша, метался по постели.
Ночью открылся кашель, дыхание стало хриплым и прерывистым. Сергея так палило, что лицо его стало пунцовым, а губы высохли и потрескались. Он то и дело просил пить. Засыпал и, вздрагивая, тут же просыпался.
Когда засинел поздний зимний рассвет, Сергей наконец заснул. Манефа Семеновна, тоже всю ночь не смыкавшая глаз, обрадовалась, думала, больному немного полегчало. Но с полудня ему стало заметно хуже.
Следующая ночь оказалась тревожнее минувшей. Манефа Семеновна кропила Сергея святой водой, поила ею из чайной ложечки; когда он чуть забывался, вставала перед образом на колени и, плача навзрыд, просила бога, чтоб исцелил «отрока Сергея».
— Господи, — шептала она, — меня лучше прибери, мои старые кости и без того покоя просят, а мальчишечка-то и не жил еще. Пощади раба своего отрока Сергея.
Новый день не принес радости. Сергей почти все время бредил, не узнавал Манефу Семеновну, на ее вопросы отвечал что-то непонятное, произносил какие-то бессмысленные слова. Старуха совсем растерялась, не знала, что еще нужно делать, чтобы хоть немного помочь ему. За последние двое суток, и без того худая, она высохла словно щепка. Чего никогда не случалось, стал выть Шарик. Это нагоняло еще
