— Не во мне дело, не я должен такое прощать. Вы всё дело наше сгубили, предали на распятие Понтию Пилату все стадо Христово, отдали волкам на растерзание… И нету за это прощения и не будет!
Растерянности в нем не осталось и следа. Он весь кипел от негодования и ярости, и казалось, сам готов был растерзать провинившихся.
— Глотку ему надо заткнуть. Убеди его, сестра Манефа.
— Переменился он. Слово мое не доходит. Все вижу, — вытирая слезы, горестно сказала Манефа Семеновна. — Сама виновата, упустила я его. Ох, упустила.
— Думаешь, за это с тебя не спросится? Сторицею будет взыскано! В Евангелии что сказано? Какой мерой мерите, такой и вам отмерится, — снова напустился старец, но уже только на Манефу Семеновну.
— Не надо было эти листики писать…
— Не греши! — прервал старуху Никон. — Господь сказал — не мир я принес, но меч. И мы, мы его взяли. Против кого? Против врагов господних.
Никон помолчал.
— Сережка-то не больной из бригады вернулся? — спросил он, пытливо глядя на Манефу Семеновну.
— Нет, здоров.
— Может, не заметила, сестра Манефа? Слух такой идет — животами люди страдают по бригадам. Понос и рвота кровавая, — не отрывая от нее взгляда, проговорил Никон.
Манефа Семеновна не понимала, к чему он клонит.
— Вроде как с ним никакой болезни…
— А я говорю — болен… — хмуро бросил старец. Он наклонился к самому уху Манефы Семеновны и что-то тихонько зашептал. Она ахнула и часто закрестилась. — У Силыча есть снадобье, он выручит.
Старуха прижала руки к груди:
— А не дай бог с ним что случится…
— Христос себя не пожалел, на крест взошел… — сурово промолвил Никон.
— Ничего страшного не последует, — зашептал Силыч, — переболеет недельку, ну, другую… А за это время можно ему в голову все вбить, что пожелается.
— Ой, не могу, лучше мне самой помереть…
— Иуда предал Христа за тридцать сребреников. — Никон поднялся и указал Манефе Семеновне на дверь. — Иди, сестра Манефа, может, и тебе дадут.
— Никон Сергеевич, — вскрикнула в отчаянии старуха, — зачем же так…
Силыч извлек из кармана уже знакомую нам синеватую тряпицу и отдал ее Манефе Семеновне.
— В борщик… Вот как придет… Тут же… — просипел он.
— Идите. Время дорого, — стал торопить гостей Никон. — Последи, сестра Манефа, чтоб куда-нибудь не пошел. Ступайте. Я помолюсь за вас. Господь милосердный даст — все обойдется.
…Вернувшись из бани, Сергей плотно пообедал и собрался идти к Павлу Ивановичу, чтобы рассказать все о Силыче. Но сразу же после обеда он почувствовал себя нехорошо: стало мутить, затем появились рези в животе, а немного погодя открылась рвота.
Манефа Семеновна металась из угла в угол, предлагала Сергею то воды, то квасу, но он ни на что не мог смотреть, ему становилось все хуже и хуже.
Старуха проклинала себя за то, что послушалась Силыча, бросалась на колени и начинала молиться, но, услышав стоны Сергея, кидалась к нему, затем, выбежав из комнаты, царапала себе лицо и рвала волосы…
Если бы не заехали к Сергею Павел Иванович и Григорий Лысенко, эта повесть имела бы другой конец. Но они заехали. Бывает же в жизни так, что хорошие люди поспевают вовремя.
Через несколько минут Сергей был в больнице.
Кто-то из ребят видел, как Павел Иванович и Григорий Лысенко везли Сергея, и сказал об этом Тане. Она тут же помчалась в больницу. Врач не смогла выйти, а санитарка сказала, что Сергею очень плохо, у него отравление, а чем — пока неизвестно, анализ получат только к утру. Наверное, что-нибудь съел.
Таня ушла.
Утром, едва стало сереть, она вместе с мамой была уже у больницы, но их опередили Павел Иванович и Григорий Лысенко.
На дальнем крылечке сидела сгорбившись черная фигура: Манефа Семеновна так и просидела здесь всю ночь.
Дежурная сестра сообщила, что больному стало лучше и он уснул.
Гости разошлись, а к обходу врача собрались снова. Но теперь их было уже не пять человек, а двадцать или даже больше.
На крылечке появилась старушка врач, Вера Николаевна.
— Все пришли к Зотову? — спросила она.
— Так точно, к Зотову, — ответил Лысенко.
— Пустить к нему мы никого не можем, он очень, очень слаб. Пусть полежит спокойно.
— А он не помрет? — спросил Володя Селедцов.
— Нет, не помрет.
— Что же все-таки с ним было? — обратился к Вере Николаевне Павел Иванович.
Врач помолчала.
— Отравление. Сулемой. Если бы его доставили к нам на час позже, пришлось бы сегодня хоронить Сережку Зотова. Вот так. А теперь до свидания. Можете спокойно идти по домам.
— В какой он палате? — спросила Таня.
— В третьей. Вон, где открытое окно.
— Можно взглянуть? Хоть одним глазком? — стал просить Володя Селедцов. — В окошко.
— Ну, если что в окошко, — сдалась Вера Николаевна. — Только не все, недолго и не шуметь.
Первая на завалинку вспрыгнула Таня, за ней потянулись другие.
Койка Сергея стояла почти у самого окна. Он лежал с закрытыми глазами. Таня сразу же узнала его. Но как же все-таки изменился Сережка! Нос заострился, щеки провалились, лицо стало иссиня- бледным.
— Сережка! — не выдержала Таня.
Сергей подумал, что ему послышалось. Он открыл глаза, обвел комнату медленным взглядом и, увидев в окне ребят, улыбнулся.
— Ты как живешь? — крикнул Володя Селедцов.
— Ничего.
— Правильно, не падай духом.
— Тебе от Шарика привет, — сказала Таня. — Он внизу.
Сергей снова улыбнулся.
— Ты отдыхай и выздоравливай, а мы пошли, нас только на секунду пустили, — пояснил Витя Петров.
— Мы еще придем, — добавила Таня.
Сергей помахал рукой.
Ребят уже не было в окне, но с губ Сергея все еще не сходила слабая, но светлая улыбка.
