случае можно совсем уйти из дому. Сейчас он знает, куда податься. Только выбирай. В ремесленное можно? Можно. И в колхоз тоже возьмут. Разве откажет Семибратова? Ни за что! Но у Сергея решение твердое — ремесленное. Будет напускаться Манефа Семеновна да принуждать к молению — ей прямо так и сказать, что он уже не маленький и нечего его носом тыкать, как слепого кутенка. Хочет она молиться — пожалуйста, это ее дело, а он больше и не подумает. И так, словно попугай, всю жизнь твердил молитвенные слова. Отец одно писал в письме, а Манефа Семеновна все по-своему повернула. Она, конечно, заботилась о нем, и здорово заботилась, но то совсем другой разговор.
Как бы там ни было, но теперь Манефе Семеновне Сергея на цепь не посадить. В случае чего — можно прямо к Павлу Ивановичу. Да разве у него защита только Павел Иванович? Можно даже в райком комсомола удариться.
Как ни взбадривал себя Сергей, все же сердце всю дорогу тревожно ныло. Была бы дома не Манефа Семеновна, а кто-нибудь из близких, скажем, мать или отец, кто ждал бы его и радовался его успехам на сенокосе… Шуточки — на районную доску Почета определили и газета напечатала… А Манефа Семеновна — что, выговаривать, чего доброго, примется да Страшным судом пугать. Едет он домой, а самому и ехать туда не хочется, будто у него и дома нет вовсе.
Манефа Семеновна не ждала Сергея и, увидев его, даже растерялась.
— Здравствуйте! — нарочито бодро и уверенно поздоровался Сергей.
— Сережка?! Да господи-батюшка… Вот уж не думала. Ну, чего же ты стоишь у порога? Проходи, чай, домой приехал… — Манефа Семеновна засуетилась, забегала по избе.
Скандал не начинался. Или отодвигался.
— Совсем приехал? — спросила Манефа Семеновна, кивком головы указав на Сережкин узел с пожитками.
— На отдых. Все косари приехали. Потом будем хлеб убирать.
— А-а-а! — неопределенно протянула Манефа Семеновна. — И ты тоже?
— А как же! Обязательно.
Сергей почувствовал, что на душе у него стало легче. Главное было сделано, начало для серьезного разговора положено. Но Манефа Семеновна уклонилась от него.
— Хорошо, что в субботу приехал, — миролюбиво, даже с оттенком радушия сказала она. — Я баньку истопила.
— Вот здорово! — обрадовался Сергей.
— Сейчас белье соберу. А ты присядь пока с дороги. Там Степан Силыч моется. Он уже давно ушел, вот-вот придет.
Так вот, значит, из-за кого Манефа Семеновна топила баню! Из-за Силыча…
Старуха забегала из одной комнаты в другую.
Сергей присел на лавку. На столе он увидел большую тетрадь в коричневом ледериновом переплете. Откуда она взялась, эта тетрадь? Раньше у них такой не было. Приятная догадка обрадовала Сергея: должно быть, Манефа Семеновна для него где-нибудь купила… А что? Вполне возможно. Сергей раскрыл тетрадь… Нет, она была уже далеко не новая, около половины листов повырвано. Бумага какая хорошая, белая-белая, с чуть заметной зеленой окантовкой. Он когда-то уже видел такую. Но где? Так это же… Ну да! На такой же бумаге было написано «божье письмо»!.. Он перевернул страничку — на ней знакомый текст «божьего письма», на второй то же… Сергей захлопнул тетрадь. Вошла Манефа Семеновна.
— Баб Манефа, это чья такая тетрадь? — простодушным тоном спросил Сергей.
Манефа Семеновна даже вздрогнула.
— Где? А-а-а! Силыча.
Сергей протянул к тетрадке руку, но Манефа Семеновна опередила его.
Сергей был не в состоянии сдержать того чувства неприязни и ненависти к Силычу, которое сейчас охватило его всего и, казалось, распирает грудь.
— А вы знаете, баб Манефа, что там написано?
— Что бы там ни написано, дело не наше, а хозяина. — Она подала ему узелок. — На-ка бельишко да иди с богом. Пока подойдешь, он, гляди, и выйдет.
Сергей взял узелок.
— Я пойду в поселковую баню.
— Это с какой же радости? — изумилась Манефа Семеновна.
— А с такой, что не хочу мыться после Силыча.
— Да ты что говоришь?! Матерь-дева пречистая… Как у тебя только язык поворачивается… Что тебе плохого этот человек сделал?
Сергей вдруг рассвирепел:
— Пропади он пропадом… И не человек он вовсе, а враг! Натуральный враг. Я знаю, что там написано, в тетради, — «божьи письма»! Чтоб работать бросали…
— Сережа, да ты опомнись!..
— Люди жилы рвут на работе, чтоб помочь фронту, а он… Это, баб Манефа, так ему не пройдет. Сами увидите…
Сергей выскочил во двор, позвал Шарика и двинулся не на огород, а за ворота.
Манефа Семеновна стояла среди комнаты, сжав в руках свернутую в трубочку коричневую тетрадь.
Вошел благодушный, разомлевший после пара Силыч.
— Ну, Манефа Семеновна, поблаженствовал я. Словно в раю побывал.
Но на старуху эти слова не произвели никакого впечатления.
— Беда, Степан Силыч… Ой, беда… Сергей вернулся.
Она торопливо рассказала о только что состоявшемся разговоре. Силыч помрачнел.
— И все из-за этой тетрадки, — сокрушалась старуха.
— А ты убрать не могла… Значит, грозит?
— Грозит…
Силыч хмуро глядел в пол.
— Ну что ж, суши сухари, Манефа Семеновна, дорога нам уготована дальняя, — сказал он не то всерьез, не то шутя.
— Какая дорога? — не поняла Манефа Семеновна.
— Куда Макар телят не гоняет. Если не похуже что-нибудь. Скажут, агитация. А в военное время — особые законы. Я знаю. Словом, пропали мы с тобой.
— Ну, а я при чем?
— При всем. Скажут — одна вина. Да не только мы — других запутают.
Старуха взялась за голову, запричитала.
— Не вой, этим не поможешь. Надо выход искать. В баню, говоришь, пошел? Ну, это значит, не скоро вернется, там всегда очередь, — сипел Степан Силыч. — Часа через два. Не раньше. Пойдем к Никону Сергеевичу…
Старец Никон был дома. Как всегда, он встретил своих постоянных посетителей доброй улыбкой и гостеприимно пригласил садиться.
— Никон Сергеевич, не до сидения. Погибель пришла. Мы с Манефой к тебе за советом.
Силыч торопливо рассказал все, что узнал от Манефы Семеновны.
Губы старца побелели, а лежавшая на столе рука начала чуть заметно вздрагивать. От него ждали ответа, но он молчал, словно потерял дар речи. Затем сорвался со своего места к заметался по горнице.
Силыч и Манефа Семеновна впервые видели его таким растерянным.
— Может, сбежать? — прохрипел Силыч.
Старец шагнул к нему.
— Куда? Бежать некуда! Все дороги закрыты! И под землей не скроешься.
Он снова зашагал по горнице, но уже немного спокойнее. Наконец сел.
— Что же вы наделали?!
— Прости, Никон Сергеевич! — взмолилась почти не перестававшая плакать Манефа Семеновна.
