— Манефа Семеновна не велела. Правильно?
Сергей ответил не сразу.
— Не велела, — нехотя сознался он. — Верующая она больно. Потому и не велела.
— А ты при чем? Пусть себе верит, человек старый, не перевоспитаешь, но мешать другому жить, как он хочет, — никто ей такого права не давал.
— Это вы так говорите. Ее бы послушали, — возразил Сергей.
— Между прочим, я и ее слушал. Да, да. Когда ночевал у вас. Поговорили мы тогда как следует. Темная она женщина… Лес дремучий. Ты ей свое, а она свое. Но все равно по главному вопросу договорились. Я хочу сказать — о тебе.
— А что обо мне?
— Павел Иванович мне все рассказал о твоем положении. И ты не беспокойся, Манефа Семеновна стала шелковой.
— Не верится, — горько усмехнулся Сергей.
— Ты поверь. Не ты у нее живешь, а она у тебя. Значит, и выгонять не имеет права. У тебя и деньги свои — пенсию за отца получаешь. И продкарточку тоже. Вот так. Словом, домашние дела у тебя наладились. А если ей что не по душе — ее дело. В обиду тебя не дадим.
— И мне можно вернуться домой? — недоверчиво спросил Сергей.
— А почему нет? Пожалуйста. Закончится уборка — поезжай. Ну, а как дальше жить собираешься? Или еще не думал?
Сергей сел, сорвал огромный лист щавельника, положил его на колено и начал медленно разглаживать.
— Думать-то я думал… Одним словом, Григорий Михайлович, пожалуй, в ремесленное пойду.
— Ну что же, решение, Сережа, правильное. Очень правильное. Путевку райком комсомола даст.
— Так я не в комсомоле.
— А хочешь быть комсомольцем?
— Хотеть-то хочу, да только… примут ли…
— Особенно прибедняться не следует. Вот здесь, на покосе, ты выдержал большое испытание, и мне думается, что примут тебя в комсомол. Во всяком случае, я поддержу тебя. И Павел Иванович тоже ручается за тебя.
Григорий Лысенко уехал, а Сергей долго еще думал о его словах. Растревожил Сергея только что закончившийся разговор… Шуточное ли дело сам секретарь райкома комсомола руку за него тянет. А Лысенко не такой человек, чтобы сказал и позабыл. Вон как все прислушиваются к нему, и дедушка Дьячков, и Павел Иванович с Семибратовой… Вышло бы все, как хотела Манефа Семеновна да старец Никон с хрипатым Силычем, и сидел бы с ними Сергей в Потоцком, словно какой-нибудь вражина. Ему вдруг почему-то вспомнилось «страшное» бдение. Припадочная женщина. Хрипатый Силыч… Шел Сергей из моленной и оглядывался, боялся людей… А теперь вот все люди к нему с душевностью относятся. Был бы жив отец, он, наверное, похвалил бы Сергея. И насчет ремесленного тоже…
Когда Лысенко говорил Зотову, что тот выдержал испытание, то они оба не предполагали, какое новое испытание ждет Сергея впереди.
…Однажды днем Павел Иванович почувствовал недомогание. Ныли руки, ноги. Несмотря на большую жару, по спине время от времени пробегал легкий холодок. В суставах появлялась нудная боль. Павел Иванович долго крепился, никому ничего не говоря. А когда подошел черед меняться с Сергеем, слез с лобогрейки, лег прямо на солнцепеке и, несмотря на то что солнце стояло над головой и земля, как никогда, дышала жаром, не чувствовал зноя. Волны холода прокатывались по телу. Его начинало трясти.
За последние дни Павел Иванович и Сергей настолько втянулись в работу, что начали сменяться не после первого, а после второго круга.
И в этот раз Сергей, объехав один круг и заканчивая второй, поглядывал на конец делянки, где обычно проходила смена, надеясь увидеть Павла Ивановича, но его там не было.
Вот и конец круга, а Павла Ивановича нет. Таня остановила лошадей. Сергей сошел с машины и только сейчас заметил классного, лежавшего невдалеке на травянистой стерне. «Наверное, заснул», — подумал Сергей и, осторожно ступая босыми ногами, направился к нему.
Павел Иванович лежал, широко раскинув руки. Глаза его были закрыты, а челюсти крепко стиснуты. Он уже не дрожал, а сотрясался всем телом.
— Гляди, — прошептал подбежавшей Тане Сергей.
— Наверное, малярия, — высказала свое предположение Таня.
— Малярия? — недоверчиво спросил Сергей. — Может, нога болит?
— Разве не видишь, как трясет? У моей мамы была малярия, тоже вот так ее всю трясло.
— Павел Иванович! — тихонечко позвал Сергей.
Павел Иванович с трудом приоткрыл глаза — они были красные и мутные.
— Вам нехорошо? — спросила Таня.
— Ничего… пройдет… Вы, ребята… не беспокойтесь, идите, работайте.
— Может, чего надо? — наклонился к учителю Сергей.
Павел Иванович чуть качнул головой и снова закрыл глаза, будто задремал.
Таня сняла с себя ситцевую косынку и прикрыла ею голову Павла Ивановича. Сергей запротестовал:
— Зачем это? Убери. Слышишь, Таня? И без того человеку душно.
— Затем, что нужно. Не видишь, как печет? Если голова открыта, удар может быть от солнца, а так — косынка тень дает. Понял? А сейчас пойдем косить. Приедет Витя Петров, Павла Ивановича на стан отправим.
Пока они стояли возле Павла Ивановича, Сергей не думал о том, что ему одному придется работать на скидке до самого вечера. Эта мысль пришла в голову, когда Сергей снова сел на задний стульчик и взял в руки вилы.
Ему стало страшно. Он понял — будет тяжело. А что, если он не справится, выдохнется и звено в дни вахты отстанет? Интересно, как поступил бы Павел Иванович? Наверное, в нитку бы вытянулся, но ни за что не сбавил выработки. Неужто Сергей один не сладит?
Лошади бежали вдоль травянистой стены, шестерни лобогрейки грохотали, зубья косы метались из стороны в сторону, и вилы Сергея раз за разом сваливали на землю скошенную траву.
Позади осталась, уже половина круга. Сергеем все больше овладевало желание выкосить, во что бы то ни стало выкосить не меньше двадцати гектаров, словно в звене ничего и не случилось.
Лобогрейка завернула на второй круг.
Обычно на этом месте Сергей начинал подумывать о том, что осталось уже меньше круга и что скоро его сменит Павел Иванович, что можно будет, наконец, лечь в траву, расправить руки и ноги и целый час лежать не двигаясь. Сейчас нечего было даже думать о смене.
Как никогда, желанными стали казаться Сергею повороты на углах делянки, когда Таня чуть придерживала лошадей. В это время коса почти прекращала свою работу и Сергей мог на несколько мгновений оставить навильник и дать мускулам недолгий отдых.
К концу второго круга Сергеем овладело странное состояние: усталости он не чувствовал и находился словно в полусне. Лошади, Таня, крылья лобогрейки — все это отодвинулось куда-то далеко-далеко. Казалось, что рокот машины стал тише и доносится откуда-то издали.
Таня оглянулась и, увидев полузакрытые глаза и заметно побледневшее лицо Сергея, натянула вожжи.
— Сережа, может, немного отдохнешь?
— Гони давай. Некогда отдыхать, — обронил он, даже не взглянув на нее.
Закончили второй круг. Таня остановила лошадей.
— Зачем встала? Повертывай.
Но Таня привязала к сиденью вожжи и сошла на землю.
— Как зачем? Два круга прошли, наверное, машину пора смазать. Или позабыл? А потом, Павла Ивановича наведать нужно. Если с ним трясучка прошла, то теперь, может быть, в жар бросило, нужно холодок устроить да пить дать.
