Вслед за ним поднимался со своего места Степан Силыч, брал кадильницу с тлеющими в ней углями, бросал на них несколько зерен ладана и не спеша, помахивая взад-вперед кадильницей, обходил моленную. Из кадильницы вырывались бело-голубые ароматные клубы дыма.
— Помолимся! — ни на кого не глядя, негромко говорил старец Никон и, опустившись на колени, начинал истово креститься и класть земные поклоны.
Вслед за старцем вставали на колени и все молельщики. Сергей тоже крестился, отбивал поклоны, но никак не мог заставить себя молиться — из головы не выходил вопрос: как же оно так получается — Манефа Семеновна и тот же старец Никон говорят, что бог все знает и может все сделать, а допустил, чтобы его обманули, выдали врагам и повели на смерть. Да если он и вправду такой всезнающий и всемогущий, то он и близко не подпустил бы к себе нечестных людей, да что там — не подпустить, пальцем стоило шевельнуть — и от них осталось бы только мокрое место. Надо будет обязательно поговорить с Манефой Семеновной, почему оно так получается…
Время тянулось медленно. Было душно.
Еще и еще выходил на середину старец Никон, а за ним Силыч с дымящейся кадильницей, снова и снова падали на колени молельщики и, то отбивая поклоны, то крестясь, кто шепотом, а кто и во весь голос читали молитвы, каждый по-своему, каждый просил у бога какой-то милости. Молодая женщина то и дело всхлипывала и кончиками головного платка вытирала на щеках слезы, а ее девочка жалась к матери и что- то шептала, может быть, уговаривала не плакать.
Время, должно быть, давно перевалило за полночь.
У Сергея заболела голова — то ли от того, что начадила кадильница Силыча, то ли от усталости. На душе у него было тоскливо и еще грустнее становилось, когда он слышал всхлипывания молодой женщины и неразборчивый шепот девочки. Он догадывался, какое у женщины горе, — должно быть, недавно получила похоронную.
Тяжелые веки смыкаются, их трудно разомкнуть… Снова моленная заволакивается туманом, постепенно затихает и совсем пропадает голос старца.
Сильный толчок в бок — и Сергей вскочил на ноги. Манефа Семеновна ничего не сказала ему, только недобро взглянула и, падая на колени, размашисто закрестилась.
Среди моленной, потрясая над головой кулаками, стоял старец Никон и яростно выкрикивал:
— Свершилось! Смерть!.. За нас он смерть принял!.. За души наши! Плачьте! Рыдайте! Молите, чтоб не прошел мимо! Ищите! Глядите! Может, кто увидеть сподобится…
Все молельщики стояли на коленях, бились лбами об пол и, не обращая внимания друг на друга, выкрикивали какие-то слова. Только молодая женщина, прижав к груди голову девочки, неподвижно сидела на скамье, устремив куда-то в угол широко открытые, остановившиеся глаза. Затем, отстранив резким движением девочку, она поднялась, и Сергей увидел, что вся она дрожит…
— Вижу… вижу… — негромко сказала женщина, как слепая, шагнула вперед и рухнула на пол.
Не раздумывая долго, Сергей бросился к ней, чтобы чем-нибудь помочь, хотя и не знал, как это сделать. Его отстранил Силыч.
— Вьюноша, не тронь, она бога увидеть сподобилась!
Сергей почувствовал, как по спине побежал холодок.
Женщина лежала без движения, а девочка плакала навзрыд, и тормошила ее, и просила дать воды…
Какая-то старуха принесла ковшик, девочка брызнула женщине в лицо, и та очнулась, открыла глаза. Ее снова усадили на скамью. Старец Никон поклонился ей до земли и, обращаясь ко всем, сказал:
— Господь среди нас! Помолимся!
И запел.
…Домой возвращались перед утром. Оказалось, что Манефе Семеновне с Сергеем и женщине с девочкой по пути. Сергей плелся позади. В одном месте девочка приотстала, и они пошли рядом. Разговорились. Оказалось, что девочка школу бросила; ее мать, путевая обходчица, всеми днями на работе, а дома еще двое ребят — братишка и сестренка. И еще рассказала, что в прошлом году убили отца на фронте и у матери случаются припадки. Вот как сегодня. Начнет плакать, и обязательно припадок ее ударит. И всегда в это время ей отец видится. Раньше припадки были реже, а как стали приходить эти старики да старцы — участились. Наговорят ей, наговорят, доведут до слез, с ней и случается…
Сергей долго не мог уснуть, а чуть забылся, Манефа Семеновна стала будить — пора в школу. Еле успев перекусить, Сергей умчался.
После бессонной ночи он сидел на уроках вялый и то и дело клевал носом. На уроке русского языка, когда учительница объясняла новое правило, Сергей, чтобы отогнать сон, достал из-под парты кусок подсолнечного жмыха. Время от времени он подносил его ко рту и осторожно, чтобы никто не заметил, откусывал и не торопясь жевал. Сонливость на время оставила его, но Сергей так увлекся своим занятием, что не заметил, как к его парте подошла учительница.
— Зотов, какое правило я сейчас объясняла?
Сергей растерялся от неожиданности, хотел что-то сказать, но не мог, так как во рту был жмых. Он торопливо заработал челюстями, но когда проглотил и получил возможность говорить, понял, что сказать нечего, и молча опустил глаза вниз.
Учительница повторила вопрос.
— Я… я не знаю.
— Не слушал?
Зотов виновато кивнул головой.
— Вот так оно всегда бывает, — сказала учительница, — когда люди занимаются не тем, чем нужно. Скажи, ты завтракал дома?
— Завтракал.
— И снова захотел есть?
— Нет, — ответил Сергей и откровенно сознался: — Меня потянуло на сон, я и грызу жмых, чтоб не заснуть.
Учительница не стала вдаваться в более глубокие подробности и рассказала о случае на уроке Павлу Ивановичу как классному руководителю. В тот же день после уроков он снова навестил Зотовых.
Манефа Семеновна опять возилась у печки. Как и в первый приход учителя, она не очень дружелюбно поздоровалась с ним. Пригласила сесть.
— Подай стул учителю. Самому бы надо догадаться, — строго сказала она.
Сергей не спеша подвинул стоявший тут же стул. Он догадывался, зачем пришел классный, и не проявлял к нему особой любезности.
На столе у края, где сидел Сергей, Павел Иванович увидел толстую книгу в кожаном переплете.
— Что это за книга? — обращаясь к Сергею, поинтересовался он.
— Божественная, — за мальчика ответила Манефа Семеновна. — Священное писание, Библией называется. Может, слышали?
— Слышал. И даже читал.
Манефа Семеновна с недоверием взглянула на него.
— А вы нешто умеете по-божественному?
— Да, нас в институте учили. Это никакой не божественный язык, а славянский. Раньше ведь у нас другой письменности не было, вот на славянском и писали все книги. Большинство из них читалось только в церкви. Грамотными ведь были только церковнослужители. Они и писали эти книги… В поздние времена все эти книги были переведены на русский язык, их мог читать каждый грамотный.
— То бесовские книги, ради соблазна в мир выпущены. А эти, на церковном языке, богом дадены, — сухо возразила Манефа Семеновна. — И вовсе не такие они, как вы сказываете. А вы просто не знаете. Может, и учили вас, да только все то было неправедное учение, чтоб затемнить разум на радость нечистому. Потому что все, что не от бога, неправедное и дадено человеку для искушения. Вот такая моя лезоруция.
— Я не берусь с вами спорить, думаю, что сейчас это не нужно ни вам, ни мне, — спокойно ответил Павел Иванович, — но скажу одно: все книги, в том числе и Библия, написаны человеком. Наукой давно доказано, Манефа Семеновна…
