Заканчивались десять лет моего пребывания в эмиграции. Боль долгой разлуки с родиной все более усиливалась. Я вспоминал родные места, родителей, и сердце мое ныло. Живописно Женевское озеро на фоне сверкающего вдалеке убеленного сединой Монблана, красивы улицы и городские сады Женевы, театры, но меня тянули к себе Кура и Риони, Лихские горы, карталинские поля, тифлисские улицы… Я вспоминал тихие окрестности родной деревни, ниву, раскинувшуюся вширь, подобно голубому озеру, цветущие виноградники, узкие тропинки, вьющиеся по горам, как веревка, низкие дома, покрытые черепицей… Меня и моих товарищей звала покинутая родина, нас призывали к себе стоны рабочих и крестьян. Сердце мое усиленно билось и во сне и наяву.
Мы не могли не замечать, как постепенно в России расширялось рабочее движение. Все выше вздымались волны надвигающейся революции, расшатывались вековые устои российского самодержавия, все ближе чувствовалось дыхание свободы.
И вот однажды… Это был яркий солнечный день. (Иным он и не мог быть!) Я, как обычно, направлялся в университетскую библиотеку; читать критические письма Анатоля Франса. Я шел по знакомой улице. Мое внимание привлекли два русских товарища, которые стояли в отдалении и, улыбаясь, оживленно о чем?то беседовали. Они уставились на меня пытливыми глазами, видимо стремясь что?то разгадать.
— Нет, — произнес один из них, — он ничего не знает, абсолютно ничего!
В чем дело? Что я должен знать? — сердито пробурчал я.
— Вот чудак! — засмеялся другой. — Ему, действительно, ничего не известно. В России революция! Николай сброшен с престола! Если не веришь — купи газету!
Не сказав им ничего в ответ, я помчался на площадь, где продавались газеты. Я бежал задыхаясь. Мне казалось, что двух моих ног не достаточно для того, чтобы преодолеть расстояние до площади. Наконец?то издали я увидел газетчиков. Хотелось крикнуть им, позвать… Но они все равно не услышали бы моего окрика…. Несколько шагов, оставшихся до ближайшего газетчика, показались мне бесконечными. Я слышал его выкрики:«DemaDdcz la «Tribune»! Revolution en Russie! La «Tribune»!..»
Сообщение об этом величайшем событии в его устах звучало так же обыденно, как и все другие.
Я подбежал, выхватил газету и отдал десять сантимов вместо пяти. Прочитал и убедился: царь отрекся от престола, власть перешла к Временному правительству.
Охваченный трепетом, я стоял на площади, уставившись в одну точку. Все мое прошлое, подобно снежной лавине, вдруг скатилось с высокой горы в пропасть и исчезло. Я оглянулся вокруг. Эта давно знакомая площадь, магазины с их нарядными витринами, прохожие — все показалось сейчас недействительным… Словно между мной и всем этим возникла глухая стена.
Кто?то похлопал меня по плечу, и я пришел в себя. Рядом стоял улыбающийся товарищ.
— Дождались! — воскликнул он. — Вернемся в Грузию!
— Да скоро поедем! — подтвердил я.
— В этом я, правда, немного сомневаюсь, — заметил он, — пропустят ли нас союзные державы Англия и Франция?
— Почему бы им не пропустить?
— Ну, как ты не понимаешь! Не успеют Революционеры пробраться в Россию, как революция еще более углубится и, следовательно, ослабнет фронт. Мы же провозглашаем: «Долой войну империалистическую, да здравствует гражданская воина!» А это ведь не по душе Антанте.
— Действительно, — согласился я.
— Дело в том, — продолжал он, — что и Временному правительству нет никакого смысла ускорять наш приезд.
— Что же нам, в таком случае, делать?
— Откуда мне знать? — пожал плечами товарищ. — Сегодня вечером в «Maison du рeuрlе» состоится митинг. Может быть, там мы получим ответ на этот вопрос. Ты, конечно, будешь?
— Безусловно!
Сердце мое сжималось до боли. Я невольно подумал: «Разве за добром может не следовать зло?»
Вечером в «Maison du peuple«собралось много эмигрантов. Здесь были старейшие среди них — народники, члены первых групп революционных социал–демократов, бежавшие из сибирской каторги, социал–революционеры, польские социалисты, меньшевики, молодые революционеры. Все, восторженные, радостные, поздравляли друг друга, обнимались, плакали от радости. На митинг пришли даже и те, кто десятки лет прожили в уединении, заделались настоящими гражданами Женевы и давно уже потеряли надежду на возвращение в Россию.
Вот глубокий старец, бывший террорист. Молодым он бежал в Швейцарию, спасаясь от расправы царской охранки. Его партия давно уже прекратила свое существование; кости многих его товарищей десятки лет покоятся в сибирской земле. Может быть, кое?кто из его единомышленников жив, и теперь, вернувшись в освобожденную от царского ига страну, он случайно встретит его.
А вот другой старец, социал–демократ, сверстников которого также уже нет в живых.
Огромный ярко освещенный зал переполнен празднично разодетой публикой. Это — представители разных групп и партий, боровшиеся с царским самодержавием и теперь страстно желающие участвовать в этом воистину торжественном собрании.
Больше всего здесь молодежи, которая эмигрировала в Швейцарию после поражения революции 1905 года. Молодые люди все продолжают входить в зал, восторженно приветствуя друг друга и крепко пожимая руки.
В зале шумно. Слышится звон колокольчика. Один из старейших революционеров объявляет об открытии митинга. Ему не дают возможности произнести речь. Отовсюду несутся возгласы: «Да здравствует русская революция!», «Да здравствует Учредительное собрание!»
Все возбуждены и взволнованы. Председатель продолжительно звонит, призывая к тишине. Он предлагает почтить вставанием память погибших в борьбе за революцию, не дождавшихся ее победы. В зале воцаряется такая тишина, что каждый слышит дыхание стоящего рядом. Все взгляды устремляются в одну точку, как будто там должно произойти что?то невероятное. И вдруг в этом напряженном молчании слышится голос:
Вы жертвою пали в борьбе роковой
В любви безграничной к народу…
Траурную песнь подхватывают многие голоса, и вот уже в зале звучит единый могучий хор:
Вы отдали все, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу…
В хор включаются все — женщины и мужчины, старики и молодежь. Глаза каждого горят гневом. И слова этого революционного траурного гимна так же гневны, суровы, беспощадны:
Свой суд беззаконный над нами
Судьи–палачи уж давно изрекли.
Пойдем мы, звеня кандалами…
Перед глазами встают холодная Сибирь, тундра, кандалы, жандармы.
Песнь стихает — бурная река, вышедшая из берегов, снова входит в свое русло. Все садятся. После взволнованной речи председателя слово получают представители различных партий. Шовинистически настроенные оппортунисты призывают к продолжению войны до победного конца; противники войны зовут к победе русской революции, к превращению империалистической в войну гражданскую. Спор между ними до того увлекает всех присутствующих в зале, что забывается животрепещущий вопрос о том, как и каким путем эмигрантам вернуться в охваченную революцией Россию.
Вновь опечаленные, мы бродив по улицам Женевы, не находя выхода из создавшегося положения. Уже выяснилось, что Англия и Франция дают разрешение на переезд через их территорию только националистам. В Россию были переотправлены Плеханов и известный анархист Кропоткин.
Рабочие и крестьяне новой России, осуществляя боевые лозунги революции, борются за хлеб и землю, требуют от Временного правительства решительных действий, но правительство остается глухим к жизненным требованиям революционных масс, оно подавно и не думает о том, как вернуть «а родину революционеров, находящихся в эмиграции.
Встречаясь, мы, беспомощные, задаем друг другу наивный вопрос:
