— Как, чай, не можем — можем! — сказал Юфим. — А что?..
— А то давайте на сотку, укажу работу…
— Сотка не расчет, — опять сказал дядя Юфим, — дать можно… а кака работа? Что делать?
— Погреб рыть, — ответил человек в пиджаке, — яму новую… Я вас сейчас бы и свел… А мне, признаться, выпить необходимо… а?
— Да уж не знаю, как с тобой и быть? — сказал Юфим, вопросительно глядя на нас. — Дать, ребята, ему, что ли, а?
— Дай! — сказал Малинкин. — Сотку-то мы видали… пес с ней, не разорит!
— Да вы не бойтесь, — успокоил нас пиджак, — вместе пойдем… Я на ваших глазах выпью, недалеча тут… чай, не сбегу… Авось, и мы тоже восемь-то монет видали…
— Ну, смотри, верно ль будет-то? — усомнился Юфим.
— Ну, вот! Толкуй, кто откуль… Говорю — верно, стало быть — верно… Мое слово — олово… Отдавайте за чай, пойдемте…
Мы отдали за чай, взяли сумки и пошли на улицу. Около казенки, где уже не было «череду», как час тому назад, дядя Юфим дал человеку в пиджаке одиннадцать копеек денег и сказал:
— Смотри, друг, чтобы по совести.
Человек махнул рукой и скрылся в казенку. Через минуту он явился оттуда, на ходу, по дороге к нам, вышиб ладонью из бутылки пробку и, остановившись, запрокинув голову назад, стал пить ее прямо из горлышка.
— На, получи, — тяжело переводя дух, вымолвил он, подавая Юфиму пустую сотку и, крякнув, сплюнул на землю. — Бр-р-р! — поморщился он, — фу-у-у-у!..
— На, закуси хлебушком! — сказал Малинкин.
— Не надо! — отвечал тот. — Заберет лучше так-то… Посуду снеси… за нее три копейки плочено…
— Знамо, — ответил дядя Юфим и, обернувшись к Терехе, сказал, подавая ему сотку: — Подика-сь, обмени…
— А меня там не заругают? — конфузясь и покраснев, произнес Тереха и вдруг решительно добавил: — Не пойду я, дяденька Юфим, ни в жисть не пойду… Иди сам, коли что…
— А, чорт серый! — рассердился дядя Юфим. — Куда ты годен-то? Вытянулся с коломенскую версту, а ума вот на эстолько нет… тьфу!..
Он плюнул и пошел сам в казенку.
XXXIX
Человек в пиджаке перевел нас через площадь и, пройдя немного по пыльной, как будто песчаной улице, остановился перед домом, выкрашенным желтой краской и крытым железом.
Рядом под одну крышу стояла лавка со стеклянными до половины дверями на улицу и с вывеской:
«Авошная лавка Максима Иванова Тумашева»… Ворота во дворе были искусно разукрашены жестью… Человек, делавший их, очевидно, обладал терпением и настойчивостью, достойными лучшей доли… Изнутри дома по окнам виднелись кисейные занавески и стояли горшки с ярко распустившейся цветущей «еранью»…
— Обождите малость, — сказал пиджак, — сейчас я…
Он взошел по ступенькам на крыльцо лавки и, заглянув в стеклянную дверь, произнес про себя:
— Аказия, голова… гм! Неужели опять?
Он обернулся, посмотрел на нас, точно ожидая ответа, и, немного подождав, дернул за проволоку звонка. Прошло больше минуты… Человек стоял и прислушивался, наклонив на бок голову, походя на лягавую собаку, которая сидит около двери и ждет, когда выйдет хозяин-охотник,
— Аказия! — снова произнес он и опять дернул за звонок.
На этот раз ждать ему пришлось недолго… По ту сторону загромыхал засов, одна половинка стеклянной двери отворилась, и на пороге показалась толстая сердитая баба.
— Наше вам-с! — воскликнул человек в пиджаке, делая в воздухе выверт поспешно снятым с головы картузом.
— Ты чего это дурака ломаешь? — басом произнесла баба.
— Мы к Петру Иванычу… собственно, по делу…
— Возьми, вон, своего Петра Иваныча… Он, вон, задеря ноги, третьи сутки валяется, как свинья! — грубо ответила баба.
— О? Закургузил? — вопросительно произнес наш вожатый.
— А то нет… знамо! Черти этакие! Жрете и жрете винище, не облопаетесь никак, притка вас расшиби!.. Да тебе на что он? — спросила баба, помолчав.
— Да намедни мы с ним в трактире чай пили… Ну, между прочим, сказывал, погреб хочет рыть, яму… Не увидишь ли, говорит, каких, — присылай! Вот я и привел! — добавил он, показывая на нас рукой.
— А чьи такие? — спросила баба, разглядывая нас. — Може, воры… кто их знает, заблудящие, может. Ноне народ-то такой… Пачпорта-то у них есть ли?..
— Пачпорта у нас, мамаша, в исправности, — ответил дядя Юфим.
— Ну, так как же? — спросил человек в пиджаке. — Без самого-то как быть?..
— Да так и быть, — ответила баба, — яму рыть надо, без него знаю… А вы, миленькие, — обратилась она к нам, — дорого возьмете-то!
— Да ведь какая яма? — ответил Юфим. — Дороже денег не возьмем.
— Обнаковенная яма… Не то, чтоб очень глубока, а так… середка наполовину.
— Сажени полторы квадрат, — пояснил человек в пиджаке.
— А глубиной как? — спросил Юфим.
— Да обыкновенно как… все поглубже, чай, надо, — ответила баба.
— Да как выроешь — себя не видать, так и будет, — сказал человек в пиджаке.
— Эва как! — воскликнул Юфим. — Дела не мало!
— Четверо вас… живо выроете!..
— Да, живо… Ну, а цена как?
— А много ль возьмете? — спросила баба.
— За трешницу выроем… На твоих харчах, — сказал Малинкин.
— Ишь ты какой склизкий! — воскликнула баба. — Больно жирно крошишь — дьячка подавишь!.. Трешницу!.. У вас вон и инструменту-то нет… Кто вы такие? Може, вы, пес вас знает, жулье, аль што?..
— А ты, мамаша, полегче! — сказал Юфим. — Лаяться не годится.
— Да как вас не лаять: три рубля, статочное ли дело?
— Ну, а ты много ль дашь? — спросил Малинкин.
— Полтора рублика дам!
— Эк ты!..
Начали торговаться.
— Ну, уж так и быть, — сказал Юфим, — давай два!
— Дорого… кормить вас надо… Чай, небось, тоже пьете?
— Само собой, — отвечал Юфим, — небось, тоже люди.
— Заступов вам, чай, надо?
— Да как же? Знамо, пальцем рыть не станешь…
— У нас вон только два… к соседям надо… Все вот докука, хлопоты… Ну, идите в калитку.
— На сотку за хлопоты! — воскликнул человек в пиджаке.
— Ступай ты атседа, пес… Мне свой пьяница надоел! — крикнула на него баба и, захлопнув дверь у него под носом, ушла.
— Сво-о-олочь! — злобно протянул мужик.
