лотков, с возов и т. д. В селе был базар. Огромная пестрая толпа народа толкалась на площади и гудела, как пчелиный рой. Трактир был набит битком. Измученные, потные, со злыми лицами, «половые» носились по залам, разнося «гостям» чай, заваренный некипяченой водой и разбавленный для крепости иль, как говорят, «для цвета» содой, а то и просто порошком березового выплавка.
Устроившись за одним из столов, накрытым грязной, загаженной скатертью, мы потребовали четыре «пары» чаю и принялись пить.
Дядя Юфим, прежде чем наливать чай, сполоснул пузатые чашки кипятком и, выплеснув кипяток под стол, сказал:
— А что, ребята, ежели по махонькой, а?
— Не вредит! — согласился Малинкин.
— Ну, а вы как? — спросил дядя Юфим, глядя на нас с Терехой.
— Я не стану, — сказал, улыбаясь, Тереха. — Ну ее к ляду!..
— Что так?
— Не хочу!..
— Ну, не хошь — твое дело! — сказал дядя Юфим и внушительно добавил; — А ты вот что, парень, помни: пей за столом, да не пей за углом… Пить ежели в меру, — ничего, для здоровья польза… Пей, да не упивайся, — так и во святом писании сказано: «не упивайся вином, в нем бо есть блуд»… Ну, ты, — переменил он речь, — посиди чуток здесь один, а мы сходим, Павлыч, захвати-ка-сь в карман аршин… Пойдем-те!..
Я сунул в карман чашку, и мы трое, оставив на столе свои фуражки, вышли из трактира на улицу.
«Винополия» была рядом. Ее только что отперли… Длинной лентой черед ожидающих тянулся от дверей далеко по улице. В этом «череду» стояли мужчины, бабы, девки… Некоторые держали в руках пустые «для обмена» четвертные, бутылки, у большинства же были полубутылки, посуда, как известно, самая любимая и подходящая, носящая название «половинки»…
Мы подошли к этому «череду».
— Половинку, что ли? — сказал дядя Юфим вопросительно и сейчас же добавил, точно спохватившись, что сказал глупость: — Аль мало?.. Пожалуй, что мало на троих… Ну, быть по сему: возьмем цельную. Это с нас с троих по многу ль сойдет?
— Ладно, — сказал Малинкин, — сочтемся!.. У тебя есть мелочь-то, — обратился он ко мне. — Становись на черед, вмазывай! В трактире ужо отдадим… Ты тут покеда ждешь, мы с Юфимом закусить возьмем… Селедку, что ли?..
Они отошли, а я встал на «череду» и стал двигаться за каким-то малорослым, плохо одетым мужиком к дверям «винополии». Впереди его двигались две молодых бабенки… У каждой было в руках по пустой четверти.
— Господи Исуси, что ж это морят как? — вздыхали они, то и дело подымаясь на цыпочки и заглядывая через головы.
— Н-н-д-а, — ответил им шедший впереди меня мужик, — дела!.. Словно к царским дверям, прости господи!
Ждать пришлось долго… Дядя Юфим и Малинкин купили селедок и подошли ко мне.
— Страдаешь все? — спросил Юфим. — Ах ты… За свои-то денежки!..
— Казна! — лаконично произнес шедший впереди мужик.
— И ничего не попишешь… царское дело…
Наконец, мы пододвинулись к цели… В открытую дверь виднелись головы, стойка, решетка, полки с посудой и высокий, рыжий, с суровым лицом сиделец.
— Сымай шапки, — сказал шедший впереди мужик и добавил: — во, голова, чисто в храм господний… До чего дожили, а?..
Бывшие впереди бабенки вошли в казенку, за ними мужик, а следом тронулся я.
Баба подошла к оконцу и поставила посуду на стойку:
— Вот, батюшка, спасуда!
Сиделец схватил бутыль и выкинул ей двугривенный. Баба полезла в карман, достала платочек и начала развязывать зубами узелок, где у нее были завязаны деньги.
— Много ль, родной, за четверть-то? — спросила она.
— Не задерживай! — злобно крикнул сиделец, которому все это, видимо, страшно надоело. — Где ты была раньше-то?.. Ворона!.. Подходи! — крикнул он стоявшему впереди меня мужику.
Мужик заторопился, оттолкнул баб и развязно, очевидно, радуясь, что достиг, наконец, цели, сказал, подавая в оконце деньги:
— Мерзавчика мне, господин, душа горит!
— Что-о-о?! — заорал на него «господин», сделав большие, совсем круглые глаза. — Что-о-о? — повторил он еще громче. — Сам ты мерзавец! Разве здесь мерзавчиками торгуют?.. В-о-о-н!..
— Па-а-милте!.. Я-с… — залепетал оторопевший мужик.
— Вон! — снова крикнул сиделец и, махнув мне рукой, сказал:
— Подходи… заснул там…
Он схватил поданные мною деньги, сунул в оконце бутылку и закричал на баб, стоявших, разиня рот, около стойки:
— Вон!.. Не мешаться… раньше деньги готовьте…
— Кормилец! — заголосили бабы. — Батюшка… внове мы… распорядков тутошних не знаем.
Я не стал слушать, что будет дальше, взял бутылку и вышел на улицу.
— Добыл? — радостно воскликнул Малинкин, увидя меня. — А мы ждали, ждали… слюной изошли, ждамши… пра-ей-богу! Ну, где ж пить-то?..
— Где вот хошь, там и пей! — ответил дядя Юфим. — Ох-хо-хо! Да!.. Пойдемте хоть туда вон, за угол, с глаз долой… То ли дело допрежь: выпьешь, закусишь, бывало, посидишь честь честью, по-людски… А теперича тяни из горлышка да оглядывайся, как бы по шее не тяпнули…
— Ау, брат! Грехи, — согласился Малинкин, — ничего не поделаешь…
Отойдя от казенки на довольно почтительное расстояние, мы свернули направо, за угол какого-то дома и, пройдя немного, расположились на берегу канавы.
Юфим разложил на бумаге разрезанную на куски селедку, а Малинкин взял бутылку и, привычным манером хлопнув ладонью по донышку, вышиб пробку. От этого удара водка в бутылке замутилась и побелела… Я приготовил «аршин».
— Погоди, дай отстояться, — сказал Малинкин, глядя на бутылку. — Ишь ее, матушку, всколыхнуло как!..
— Наливай, не томи! — вмешался дядя Юфим. — Выпьем поскорее, да в кусты… Терешка, чай, заждался таматка нас.
XXXVIII
В трактире к нашему столу, когда мы уже кончали чай, подошел какой-то небольшого роста человек, с красным опухшим лицом, одетый в засаленный, точно покрытый лаком пиджак, и спросил:
— Вы, ребята, аткеда?.. Чьи?
— Мы не здешние, — ответил дядя Юфим и добавил: — Так мы… насчет работенки…
— Мастеровые, что ль?
— Нет… так… Какие мастеровые!.. По хлебу резчики…
— Куда ж идете-то?..
— Да куда идем? — усмехнулся подвыпивший Юфим. — И сами, родной, не знаем.
— Работы ищем! — пояснил Малинкин.
— Та-а-а-к! — протянул одетый в короткий пиджак человек и, помолчав немного, опять протянул: — Та-а-а-к! Вот что, — продолжал он, окидывая нас всех противными глазами с кровяными жилками на белках. — Землю рыть можете!
