Нарядчик быстро, ловко и крепко скрутил кузнецу руки и, когда сделал это, усмехнулся гадкой, злобной усмешкой и сказал:
— Вот таперя не подожгешь!
— Не подожгешь! — повторил урядник.
Кузнец молча глядел в землю.
Управляющий подошел к нему и, стараясь заглянуть в глаза, злобно сказал:
— Что, голубчик, догулялся, а?.. Догулялся, я говорю!.. Так и надо… по-о-одлец!
Раздался гулкий звук пощечины.
— Бей еще! — сказал кузнец. — Благо, у меня руки связаны… Ах ты, гад!.. Тьфу!..
Он плюнул ему в лицо.
— Ведите его! — завизжал управляющий, быстро отскочив от кузнеца. — Чтоб духу не было!..
— Запереть пока, а завтра в стан! — сказал урядник.
Кузнеца увели.
XXXIV
Нас отпустили. Мы отправились на кухню и там совершенно неожиданно наткнулись на такую картину: на полу около стола валялась, как чурка, кухарка, страшно избитая и связанная. На ней положительно не было лица. Какой-то кровяной комок, а не лицо. Рот был заткнут тряпкой, крепко-накрепко закушенной зубами… На обнаженном теле висели там и сям узкие полосы одежды. Жидкие рыжеватые на голове волосы были растрепаны, и вырванные клоки их валялись на полу.
— Господи!.. Что ж это значит! — воскликнул Юфим. — Ох, грехи!.. Беги кто-нибудь за самим… Не трогай до урядника.
Нарядчик нагнулся, оправил на ней платье и вытащил изо рта тряпку. В горле у ней что-то захлюпало.
— Эй! — крикнул нарядчик. — Матрен! А, Матрен! Кто тебя! А?..
— Чего спрашивать, кто?.. Известно, кто, — сказал Юфим. — Он, небось.
В горле у кухарки захлюпало еще шибче. Она вдруг открыла как-то страшно круглый, весь залитый кровью левый глаз и зашевелила губами…
— Что-о-о? — крикнул нарядчик.
— Му-у-у-ж! — послышался хриплый, сдавленный, слабый голос, и после этого в горле у ней опять захлюпало.
На кухню между тем прибежали урядник и управляющий. Последний от страха присел на корточки.
— Как я скажу князю? — жалобно крикнул он. — Что мне будет?
— Ах, чорт! — воскликнул урядник. — Ловко! Кто же это, а? Жива?..
— Жива-с! — ответил нарядчик.
— Развяжи ей руки-то, — сказал урядник и снова воскликнул: — Ловко!.. Ну, ну!.. Кто же это, а?
Нарядчик нагнулся к кухарке и крикнул:
— Матрен! Матрен! Слышишь? Кто тебя?
— Му-у-уж! — снова получился едва внятный ответ. Из горла избитой вылетел звук, ужасно похожий на крик курицы, поющей петухом.
— В больницу надо! — решил урядник. — Везите скорей в Грачево.
— Помрет дорогой! — сказал нарядчик.
— Помрет — меньше врет! — сострил урядник и добавил: — Скорей на телегу и марш!..
Управляющий велел запрячь телегу. Урядник сел на скамейку и закурил. Кухарку развязали и положили на кровать.
— Ловко! — опять повторил почти с удовольствием урядник, глядя на залитое кровью лицо кухарки и пуская к потолку густые струи табачного дыма. — Ловко! Где ж он теперь, а? Найти его, голубчика!.. Заодно с кузнецом и отправим… Убил ведь бабу-то, — обратился он к «самому», — а? Как думаете?
Управляющий, бледный, с испуганным лицом, молча подошел к окну и забарабанил пальцем по стеклу. К крыльцу подъехала телега. Урядник встал.
— Тащите! — сказал он.
Кухарку вынесли, положили на телегу на сено, прикрыли сверху дерюгой, и нарядчик повез ее в земскую больницу.
— А вы, ребята, молодчика-то найдите, — обратился к нам урядник, уходя с управляющим прочь, — без него этого дела не разжевать…
XXXV
— Провались ты пропадом и с жизнью-то этой? — воскликнул дядя Юфим. — Плюнуть, да уйтить отсюда, куда глаза глядят… Самое святое дело! И откеда он взялся только… притка его задави!..
— Откеда?! Мы даве привезли, — сказал Культяпка. — Ссадили у амбаров… догадало нас!.. А все кузнец… дернула нелегкая… словно на грех!.. Да, правда, нешто думано?.. Видим, человек выпимши… Ну, мол, наплевать, поедем!
— Мотри, ребята, как бы вам за это не влетело… Не намахали бы, гляди, — сказал Юфим.
— А кто скажет-то?
— Скажут… Найдутся… Ты первый… Сволочь, брат, ты, не в обиду будь сказано… Чего ради ты на кузнеца-то наплел? Человеку гибнуть от твоих слов… Неужели ты и на суду это покажешь?
— Ну, вот, была нужда! — воскликнул Культяпка. — Мне, главная причина, думаю, жалованьишка не прибавят ли… А то нешто я стану…
— Язычком заслужить хошь!.. Хо-о-о-рошее дело!.. Только гляди, сват, береги голову…
— А что?
— Ничего… Так, мол… Ну, одначе, — переменил Юфим речь, — кто же у нас за стряпуху будет? Ужинать пора… Жрать хотца… Михайло, наливай хучь ты, покеда что…
Мы уселись за стол. Культяпка налил щей. Началось обычное «хлебанье» чего-то черного, вонючего, гадкого…
— Вот что, братцы, я надумал, — заговорил дядя Юфим, когда мы улеглись на своих обычных местах в сарае, — уходить нам отседа надо… бросать… Ну их к ляду и с местом-то! Ни те спокою, ни те харчи… обращенье собачье… вша… грязь… тьфу! Да неуж мы того стоим?!
Мы молчали…
— Уходить надо, — продолжал он, — время теперя самое горячее… рабочая пора… Что тут-то?.. Тут ведь кому жить?.. Кто нови не видал, тот и ветоши рад… Махнем на болото, на торф… Трудно, зато деньга… А то по деревням пойдем… Теперя навозница… Там, глядишь, покос… А осенью молотить пойдем… Гоже, ей-богу…
— А зиму-то? — спросил Тереха. — Главная причина зима!
— Ну, зима! До зимы глаза вылупишь… И зимой найдем… Была бы, брат, шея, а хомут найдется… Уходить надо!…
— Ну, там увидим! — зевая, произнес Тереха-Воха и вскоре захрапел. Дядя Юфим поворчал что-то про себя, повозился и тоже уснул…
Но мне не спалось… Я вышел за ворота, сел и долго сидел, прислушиваясь к шопоту ночи… Далекое, темное, усыпанное звездами небо манило к себе своей таинственной тишиной…
— Что там?.. Неужели и там тоже людская ненависть, злоба, мученье, слезы, грязь, тьма?
Утром нашли Соплю. Он висел в каретном сарае на переводе, синий, с высунутым наполовину языком, необыкновенно жалкий.
