— Да не бойся ничего, — сказал урядник. — Зачем ехать четвером… На медведя, что ли? Ну, поезжайте двое… Ты, вот, поезжай, — кивнул он на Культяпку, — ты, малый, кажись, тово… не промах, да вон тот, длинный, — кивнул он на меня, — и довольно…
— Что ж, поедем, Павлыч, а? — сказал Культяпка. — Неча время терять. Авось не убьет…
Мы вышли из конторы.
XXXII
Кузнеца мы, действительно, нашли у «винополии». Он был не один… Они вместе с Соплей сидели на ступеньках трактирного крыльца и пили водку из горлышка полубутылки, закусывая селедкой с хлебом. Кузнец был не пьян, а Сопля успел уже «дойти до дела»…
Мы слезли, привязали к колоде лошадь и подошли к ним.
— Приятного аппетиту! — сказал Культяпка.
— Вы как сюда? — спросил кузнец.
— По делу, — ответил Культяпка и, отвернувшись от него, нагнулся, поплевал на ладонь руки и, похлопав этой ладонью Соплю по голове, сказал:
— Гуляешь, сторублевая голова, с горя-то?!
Сопля обрадовался нашему приезду и начал угощать водкой. Сам он пил больше всех и все говорил про жену, про обиду, про свое горе и, по обыкновению, хлюпал. Кузней, пил мало. Он был какой-то хмурый, невеселый, задумчивый.
— А ведь мы за тобой приехали, — неожиданно вдруг, улыбаясь, сказал Культяпка.
— За мной?.. Зачем я понадобился?
— Да что, друг, — заговорил Культяпка, — кислые слова там про тебя… будто ты того, скотную… Чай, тебе Сопля-то сказывал?.. Урядник там… Он нас, признаться, и послал-то… к допросу тебя… Чудно! Я им, веришь богу, давеча говорю: «Что вы, говорю, на человека эдакое дело?..» Пра, ей-богу… «Не твое, говорят, дело».
— Нарядчик, небось, все? — угрюмо произнес кузнец. — Вот шельма-то… Н-да! подвел штуку…
— Все, брат, хороши! — ответил Культяпка и в свою очередь спросил: — А что ж на пожар-то не приходил?
— На кой он мне чорт! — опять так же угрюмо произнес кузнец. — Все гори… Мне наплевать… У князя денег много… кой им чорт!.. Так, значит, и порешили, что я поджег?.. Павлыч, — обратился он ко мне, — ну, а ты как полагаешь: я аль нет?.. — И, видя, что я молчу, поднялся с места и, хлопнув меня по плечу, сказал: — Не я, брат Павлыч… не верь… не я… Кабы я — я сказал бы… И не боюсь я никого… ни князя, ни чорта, ни тюрьмы… и на Сибирь наплевать мне… И там солнце светит… Так-то, друг… Уходи-ка ты из имения этого, будь оно проклято!.. Поедемте! — добавил он резко. — Сопля, едем!
— Его-то не надо, — сказал Культяпка. — Куда его?
— А тебе что?.. Лошади барской жалко, что ли… Пущай едет… Может, и его в свидетели поставят… Полезай, Сопля!..
— Погодите, други мои, — залепетал Сопля, — я… я… половиночку… с собой… не бросайте вы меня… Я на дорожку… По-по-половиночку… сичас я…
И он, спотыкаясь и шаря на ходу в кармане поддевки, пошел в казенку и вышел оттуда, держа бутылку.
— Вот она! — издали подняв ее перед собой, крикнул он и, подойдя к нам, вдруг почему-то заплакал.
— Садись, Сопля, — сказал кузнец и почти втащил его в телегу. — Сиди смирно… Не разбей спосуду- то… горе луковое… Трогай!..
Мы поехали…
XXXIII
Дорогой, пока мы ехали до имения, кузнец угрюмо молчал. Культяпка болтал разный вздор, косясь на кузнеца. Сопля то принимался плакать, то начинал говорить про жену, про обиду, про жизнь…
Я правил лошадью и тоже думал про свою жизнь и про тех людей, среди которых жил, и в голове у меня невольно как-то стучали слова: «Ну, люди!.. И жалко, и бить хочется, тьфу!..»
Ехать было хорошо… Колеса громко стучали по дороге… Солнце стояло низко… В речке, по берегу которой мы ехали, отражались, как в зеркале, прибрежные кусты, неподалеку росшие старые березы, голубое небо, белые редкие облака… У берегов, поросших высокой осокой, заливались со всех, сторон лягушки… Мошкара стояла над водой, походя на тонкие, прозрачные, движущиеся столбы… Где-то громко крякал одинокий селезень, и, перелетая с места на место, курликали и посвистывали кулики… Где-то, высоко над нами, летал невидимый самец-бекас и блеял, как баран. Пастух где-то за пригорком играл на «жалейке», и звуки этой «жалейки», простые и жалобные, казалось, лились в прозрачный воздух, стояли в нем, плакали, жаловались, навевая на душу тихую, приятную грусть… Что-то далекое, забытое, хорошее вставало перед глазами, трогая за сердце…
— Ты — Журлов? Кузнец? — спросил урядник, оглядывая фигуру кузнеца с ног до головы большими, выпуклыми, налитыми кровью, вероятно, от выпитой водки, глазами.
— Я! — ответил кузнец.
— Ты… а-а-а! Ты! — урядник подошел к нему и вдруг, точно играя, ударил его указательным пальцем правой руки по носу. — Ты! — повторил он. — Ты, голубчик… ты!.. Тебя-то нам и надо… Ах ты, гадина эдакая, а? Какими делами… а?…
— Какими делами? — угрюмо переспросил кузнец.
— Ты арапа-то не строй! — воскликнул урядник злорадно. — Каков, а? — обратился он к управляющему и продолжал: — Дело хорошее, прекрасное дело… Ах ты, подлец! Посмотрим, как ты перед господином приставом поговоришь, поговоришь, голубчик… Какие дела, спрашивает?.. Ха!.. — он опять махнул его пальцем по носу. — Ты поджигать, каналья!.. Мстить! С заранее обдуманным намерением… Ах, ты, подлец!..
— Я не поджигал! — сказал кузнец.
— Что-о-о?.. А кто же… ха-ха-ха! Не он, а?.. Ну, а кто же?.. Пушкин, что ли?.. А?.. Ска-а-а-ти-на!..
— Не я! — снова повторил кузнец.
— Ладно… не ты, так не ты… А я знаю, ты… Да что с тобою толковать… Свидетели, брат, есть… Связать его!.. Эй, свяжите-ка его, ребята!..
— Меня вязать нечего, — сказал кузнец, — я и так не уйду… не боюсь я…
— Ну, там увидим, боишься ли, нет ли, — произнес урядник, и вдруг закричал на нас: — Вам говорят — связать!..
— Это дело не наше, — сказал Юфим, — вяжи сам… На то над нами и поставлен… Наше дело тут не при чем… Да!.. Понапрасну человека обижать не закон.
Кузнец обернулся, посмотрел на дядю Юфима, и вдруг рот его чуть-чуть тронулся ласковой и вместе какой-то жалостной улыбкой.
— Вяжите, ребята, — тихо произнес он. — Пущай потешутся… Мне все едино… Я не жег… не боюсь!..
— Вот так-то лучше! — опять злорадно воскликнул урядник. — Вяжи! — обратился он к нарядчику.
Нарядчик с припасенной заранее веревкой боязливо подошел к кузнецу и сказал:
— Давай!
Кузнец безропотно закинул руки назад. Лицо его потемнело… губы тряслись… Он нахмурился и, видимо, делал страшные усилия, стараясь сдержать себя.
