— Лодыри… Кашу только жрать пришли сюда, необузданные!..
— Не более твоего, отец, жрем, — ответил Малинкин, — чего ты нас попрекаешь… не твое…
— Молчи!..
— А ты что за птица такая выискалась, чтобы я перед тобой молчать стал… Начальство здешнее, что ли?
— Отстань, деревня, — крикнул монах и, закинув грабли на плечо, торопливо отошел от нас в сторону, на другой вал, сердито на ходу оглядываясь и сверкая глазами.
— Во лешман-то! — произнес Малинкин.
— Лешман и есть! — согласился дядя Юфим.
LV
Разбив валы, мы вместе с монахами опять пошли в монастырь.
Отошла поздняя обедня, и позвонили к обеду. Пообедав, я от нечего делать стал бродить по монастырю. Зашел на кладбище, осмотрел незатейливые памятники, почитал надписи, подумал о смерти; потом забрел на пчельник, где старый, глуховатый монах отец Амфилозий радостно предложил мне понюхать с ним табачку из берестовой тавлинки.
Вернувшись в ограду, я увидел отца Зосиму, который шел, покачиваясь из стороны в сторону, по направлению к высокому столбу с колоколом.
Подойдя к столбу, он остановился, подумал, посмотрел на солнце и, бормоча что-то, схватился за конец веревки обеими руками.
Дернув несколько раз, он вдруг поскользнулся, поехал ногами вперед и упал навзничь, не выпуская, однако, из рук веревки. Его клинообразная борода торчала кверху, колпак свалился… Он, лежа, дергал за веревку, бормотал:
— Я хо-о-зя-ин…
Я стал его поднимать.
— Я хозяин! — закричал он, тараща на меня пьяные, одуревшие глаза. — Во-о-орошить… Я хозяин…
Между тем на звонок собирались монахи и послушники. Отец Зосима вырывал у меня руку и кричал:
— Я хозяин…
Мне надоело возиться с ним, и я предоставил поднимать; его подошедшим монахам. Они не торопились: это для них было развлечением, случавшимся в год раз. Слышался смех, сыпались остроты.
— Доверили козлу огород! — сказал кто-то. — Вот так «я хозяин»!
— Поднимите его, — сказал, наконец, худощавый, серьезный монах. — Грех смеяться… нехорошо… Чужие люди ходят… обители конфуз… Брат Григорий! Иван! Сведите его в келью… Ох, грехи тяжкие… Игумен тоже: знает — человек слаб… нет, каждый год так-то…
— Жалеет его игумен… обидеть старика не хочет, — сказал другой.
— Брат Григорий! Иван! — уже строго сказал серьезный монах. — Берите под руки… ведите… А вы расходитесь, — обратился он к другим, — нехорошо… грех… со всяким может случиться, грех смеяться…
Два послушника подхватили отца Зосиму, все еще кричавшего «я хозяин», и потащили почти волоком в келью.
LVI
Время шло… Проработав еще с неделю, мы объявили отцу Зосиме о своем желании покинуть монастырь.
— Дело ваше, — нахмурясь, видимо недовольный, сказал он. — Знамо, человек ищет где лучше… Поработали на преподобного… хорошее дело сделали… Остались бы еще на недельку!
— Нет, отец, нам расчета нет оставаться. Ослобони, — ответил дядя Юфим.
— Дело ваше! — опять повторил отец Зосима и спросил: — Много ль вы ден здесь жили?..
— Да ты, чай, знаешь.
— Надо к казначею сходить… Вы когда уйдете-то?
— Да ноне… Как только получим расчет!
— Ну, ладно… схожу ужо к казначею. Пачпорта ваши у него тоже… Только вот что, рабы божьи… половинку с вас…
— Как же так, отец: в те поры половинку, опять половинку… больно много половинок-то… У нас деньги тоже не шальные…
Отец Зосима нахмурился.
— Ну, как знаете, — сказал он, — ваше дело… Подождать вам денек, другой придется… пожить на стороне…
— Что так?
— Да отцу казначею нездоровится… Как его беспокоить?.. Нельзя беспокоить! Погодить придется…
— Ну, ну, — покачал головой дядя Юфим. — Ловко! А ты уж, отец Зосима, того… не обижайся… половинку тебе в зубы… Господь с тобой… грабь!.. Не ты, так другой… Где наше не пропадало…
Отец Зосима улыбнулся и сказал:
— Друг об дружке — бог обо всех… А нам где взять?
Он сходил к казначею, принес наши паспорта, деньги, и мы, пообедав в последний раз на трапезной, попрощавшись с отцом Зосимой, Пименом и отслужив молебен, покинули монастырь.
LVII
Прошло два дня… Мы отошли верст за шестьдесят, нигде не найдя работы. По деревням только начали косить усадьбы, а настоящего покоса не было.
Местность, где мы проходили, была глухая, лесная… Народ по деревням жил, по выражению дяди Юфима, серый, лапотники, говорившие на «о» и смотревшие на нас подозрительно.
Наконец, на третий день уже к вечеру, придя в большое село Уткино, напившись в трактире чаю, мы разговорились с хозяином, и он, узнав в чем дело, предложил нам остаться у него.
— Завтра — воскресенье, помочь у меня будет… пять человек придут… Коли желаете косить, косите за водку… Ну, а опосля завтра, в понедельник, начнете, как надо….
— А много ль положишь? — спросил дядя Юфим. — Знамо уж, харчи твои, чай твой.
Трактирщик долго и упорно торговался с нами, но, наконец, сошлись на полтиннике. Мы отдали ему паспорта и остались.
— Так завтра поутру помочь у меня, — опять повторил хозяин. — Водку-то пьете?..
— Пьем… Как, чай, не пить…
— Ну, и отлично… Косы у меня есть… побить надо только… бой тоже есть… молоток, бабка… ноне, пока засветло, побили бы косы-то… Спать на дворе будете… стойло там пустое есть… солома… Вам гоже будет, мягко… В избе-то тесно… бабы… то, се… — Он постучал кулаком в стену: — Эй, Марья, поди сюда…
— Сейчас! — послышался за стеной тонкий голос, и немного погодя в трактир, громко хлопнув в сенях
