с тобой?
— Уживемся? — спросил я у отражения. — Ну конечно же. — И я подмигнул Питу Уоттеру, как еще недавно ему подмигнул доктор Скуек.
Через месяц в сопровождении все такого же недовольного и выговаривающего мне доктора я шел к геликоптеру, который должен был доставить меня в городок Глендайв, к родителям Пита. К моим еще более дальним предкам. Я шел в новый мир, совершенно незнакомый мне. Но мне нужно было жить в нем, в хорошем ли, неустроенном, только он должен стать моим. Потому что у меня была цель. До того конкретная, что иному может показаться обывательской. Я разыщу Дэниз, я обязательно найду ее, чего бы это ни стоило мне. У нас будет много детей, еще больше потомков. И когда — то обязательно родится Солнечный Ветер.
Я стоял в проеме люка и смотрел на доктора. Он что — то говорил, только я не мог разобрать ни единого слова в оглушительном хлюпанье лопастей. Пилот потянул меня за полу пиджака, такого же серого с блестками. как у Кравски. Мне вручили костюм вместе с паспортом об инвалидности. И это были единственные пока мои собственные вещи в этом мире…
Евгений Носов
И видит сны машина
1
Я не раз убеждался, что нет занятия более скучного и малополезного, чем дежурство, сколько бы мне ни пытались доказать противное. Сидеть ли, стоять, ходить взад — вперед в ограниченном стенами пространстве; читать ли, играть в азартные игры с машиной или чаевничать всю ночь напролет — все это и есть суть дежурства. Короче, занимайся чем угодно, потому как любое занятие здесь является работой. Даже сон. И остается только чисто процедурное — чтобы зарплату было не в тягость получать, — взглянуть мимоходом на какую — нибудь шкалу, кнопку какую нажать. А можно и не нажимать…
Мой бессменный напарник Андрей Лесик только и работает — что спит. Сколько раз он и меня подстрекал согрешить. И ведь всегда бьет логикой. Мол, если и случится сбой в машине во время дежурства, автоматика так взвоет, что поднимет всех солистов лунных серенад в окрестностях института. А выгорит что в машине, так она сама же устранит неисправность, защитит себя и все одно просигнализирует, как намочивший под себя младенец.
Все это я и сам знаю, потому что лично монтировал и испытывал автоматику, настраивал сигнализацию на истошный вой. Вот только… спать я люблю в тишине и интиме, с комфортом и с полнометражными снами. И меня совсем не устраивают, как Лесика, импровизированное лежбище из пары листов поролона, иллюминация да постоянное присутствие над ухом комара размером с трактор.
Для меня работа — это основное занятие и хобби. Сейчас же, когда машина построена, надежно спрятана под обшивку, опломбирована и с ней работают заказчики ее, меня убрали с глаз подальше. Чтобы я не совался к заказчикам с реформизмом и рацпредложениями. Так мотивировалась моя ссылка в ночные дежурства. И вот скоро уже два месяца я хожу около машины и только облизываюсь, как кот, путешествующий вокруг закрытой кастрюли с куриными потрохами. Всего и оставили мне, чтобы я подыскал себе занятие, более достойное, чем пустая трата времени. Какое еще может быть занятие, если я безо всяких рентгеновских лучей уже вижу рудиментарные органы, угрожающе разрастающиеся каверны и раковые метастазы во внутренностях нашей машины!
А Лесик для того и согласился на эти дежурства, чтобы день иметь свободным и целиком заниматься своим любимым делом — обменом, переобменом, куплей — продажей и еще всяческими манипуляциями с душами в твердых оболочках. Он библиоман. Жаль, что такой профессии нет ни в каком перечне, иначе Лесик, с его термоядерной энергией, давно бы уже занимал пост какого — нибудь доктора библиофильских наук. А я человек инертный; увлечения, требующие колоссальной траты калорий, мне противопоказаны. Может, имей я килограммы Лесика, тоже бы забесился с жиру?..
Но вот события вчерашней ночи, я думаю, должны положить конец моему схимничеству, и мне наконец — то разрешат еще поработать с машиной. Правда, сейчас я уже не уверен, что в ней надо что — то исправлять. Боюсь удалить рудимент, который может оказаться младенцем.
Вчера мы с Андреем до полуночи гоняли «теннисный мяч» по экрану дисплея — программисты из сострадания ссудили нам несколько ленточек и магнитных дисков с видеоиграми. Я приноровился принимать «мяч» на самый край «ракетки» и делал крученые пасы. Лесик же страстно боролся со сном, утомленный бурно проведенным днем, и проиграл мне подряд пять сетов. И только азарт держал его еще в вертикальном положении. Потом он все же сломался — обозвал меня, программистов и машину жуликами, прощелыгами, железными дубами и отправился на свое стеллажное лежбище. И сразу уснул, а его сиплый храп пытался соперничать с натужным гудением машины.
А я еще «подбродил» по пещере, полной всяких «ужасных троллей, размахивающих сверкающими мечами», и прочей нечисти, заблудился напрочь в ее лабиринтах, потерял «фонарь» и, в конце концов, был съеден кем — то. Потом я немного повоевал с марсианами в режиме не для особо сильных и, когда на экране остался всего один человечек, одержавший победу над инопланетными вандалами, переключился на книгу, которую Лесик добыл днем.
«Супербоевик! — рекламировал мне Андрей. — А какое исполнение! — восторгался он. — За тридцатку идет… Извилины свернешь — так закручено!» Я это понял уже с первых страниц и сделал попытку вычислить — кто кого и на какой странице припрет к стенке. Моя версия полностью провалилась, потому что я не учитывал наклонности автора к описанию натуры. Видно, во время работы над сыщиками — разбойниками кто — то или что — то разбередило детективную душу автора экологическими интригами. Может, хитроумные рецидивисты в помочах прореживали строчки грядок, когда он выдалбливал на пишмашинке очередную строку круто заваренного и успешно только им расхлебанного дела?..
Отложив книгу, я взглянул на экран: там все еще ликовал победу одинокий победитель, оставленный на месте побоища «не особо сильным полководцем». Он схемно подпрыгивал, поджимая коленки и вскидывая кверху ручки — палочки, а невдалеке стоял частокол могильных крестиков над холмиками с его соплеменниками. Бедняга, он и не подозревал, что и его вот — вот уничтожат нажатием кнопки. И мне вдруг стало жаль его, маленького победителя, такого ничтожного перед чужой волей и желаниями. Его заставили воевать, и он воевал. А сейчас машина принуждает его ликовать, хотя я бы на его месте выл от одиночества. Но человек, составивший программу, даже и в мыслях не держал, что схемному человечку может быть и грустно и плохо. А машине и вовсе безразлично, кто побеждает в этих нарисованных ею войнах: на этот раз победили земляне, ну и пусть человечек довольствуется тем, что сегодня он выжил.
Интересно, подумал я, а чем сейчас может быть занята машина? Программу межпланетной войны она исчерпала, работает она всего на один терминал, и все ее информативные каналы отключены. Сейчас она ничего не видит, не слышит, никто ее ни о чем не спрашивает, ей не с кем поговорить. Но ведь она ревет, как под полной загрузкой, даже подключила себе для охлаждения два дополнительных кондиционера. Неужели она всю себя отдает на то, чтобы формировать на экране схемного человечка, ликующего на кладбище?
Я не поленился, сходил в зал, соседний с машинным, к пульту энергораспределителя. Как я и полагал, человечку уделялось меньше, чем требуется для работы наручных электронных часов. Конечно, какое может быть дело до человечка машине, пожирающей энергию при полной загрузке, словно небольшой заводик. И у меня вдруг возникло сравнение: машина уделяет столько же внимания человечку на дисплее, сколько все человечество — мне.
Сейчас я уже не могу вспомнить, что побудило меня взглянуть на табло обобщенного сигнала потребления энергии, но я остолбенел, увидев, что заводик работает! Это быть не могло, ведь все
