плитам, внутри забили крыльями, заорали голуби.
Женщина крутнулась. Из-под спутанной, мелким бесом вьющейся гривы на князя яростно уставились серо-зеленые глаза.
— Я Сабина!
— Я уже понял.
Улыбка Ивара заставила лицо ведьмы дернуться.
— Отпусти меня!
— И не подумаю.
Все так же крепко сжимая ее плечо, Кястутис поднял клетку с голубями.
— Сильно проголодалась?
Глаза Сабины округлились, и рот приоткрылся. Она даже вырываться перестала, хотя и до этого старалась не слишком.
— Знаешь, где поварня? Пойдем, провожу.
Зеленые глаза князя смеялись.
Ведьма загородилась стиснутыми кулаками:
— Я не…
Ивар локтем растворил ближайшую дверь. Втащил девушку в завешанную пыльными гобеленами по стенам парадную спальню. Набросил засов. Легонько толкнул пленницу на ларь, застеленный шершавым мценским ковром. Поставил клетку на поставец. Сам, подтащив тяжеленное кресло, устроился напротив Сабины, положив локти на колени:
— Я тебя слушаю.
Ведьма глухо повторила:
— Отпусти меня.
Ивар вздохнул. Указал на голубей:
— Если ты не голодна, то как объяснишь вот это?
Смуглое лицо ведьмы пошло пятнами. Это было отчетливо видно в свете луны.
— Не пытай меня, княже, — сказала Сабина хрипло. — С собой лучше возьми!
— Так куда ты шла?
— Вы утром отплываете. Не знаю уж, какую судьбу для меня твой Рошаль уготовил. Но лучше в море головой, чем без тебя.
Две силы сошлись в поединке. Миг — и на ларе сидит рыжая лиска. Острые зубки скалятся, а круглые глазки плачут.
Ивар разжал кулак, посмотрел на ладонь:
— Вон какая у тебя фюлгья.
— Отпусти!!!
И вот уже женщина обнимает колени, оплетает кудрями и гибким телом, снизу вверх заглядывает в глаза:
— Княже, княже мой… — ледяными пальцами хватает ладонь, чтобы отыскал среди откинутого на сторону пружинящего облака волос прядь чуть покороче. — Не жизнь, душу у меня заберет!
Крик сменяется горькими слезами.
Ивар оторвал от себя и поднял Сабину:
— Сядь туда и рассказывай.
— Хорошо. Твоя сестра послала меня сюда…
Голуби, утихнув, дремали в клетке. Сквозняк ворошил гобелены. Внизу по берегу метались алые искры походен. Магистр слушал, опустив голову на руки. Сабина выдохлась и замолчала. Откашлялась. Сказала тихо, не надеясь, что услышат:
— Ты меня прогонишь.
— Нет. Останешься при мне. Будешь слать Гражине голубков. С тем, что я скажу.
Магистр помедлил.
— Как же ты пишешь, если грамоте не разумеешь?
Ведьма подняла удивленные глаза:
— Что? А… знаки рисую. У всех гербы есть. А счет черточками, — губы у нее дрожали. Князь встал, поднял девушку под локоть:
— Не бойся. Есть Тот, кто защитит твою душу от любого зла. Готова ли ты принять крещение?
Она, сглотнув, кивнула. Все равно: лишь бы с ним. И забыть, что где-то есть Гражина — готовая выдернуть душу Сабины, как соломинку из копны, и швырнуть в огонь. Что ее можно защитить, ведьма не верила. Дона Кястутис предательства не простит.
Князь повел Сабину за руку по замковым переходам, махнув стражам, вышел в квадратный двор, миновал узкую калитку и распахнул тяжелые кованые ворота храма. Там был полутемно, лишь мерцала лампада в алтаре да светила в узкие окна по левую руку оливковая луна. Ведьма оглядывалась робко и с изумлением. Прямо перед ней золотился на возвышении странный крест: не привычный, со срезанной верхушкой — четырехконечный. Две статуи стояли по сторонам. Сабина сперва приняла их за живых людей: хрупкого рыжеватого мужчину с добрым простым лицом, завернутого поверх балахона в малиновый плащ. И черноволосую женщину в голубом, затканном сетью с серебряными блестками, платье; голубой же туфелькой наступившую на рогатый месяц. Ведьма смутилась под их живыми взглядами, а когда пришла в себя, князь уже стоял, преклонив колени. Девушка рукой могла дотронуться до его пушистого затылка, запросто вонзить булавку с длинным острием, которой она скалывала лиф. Дикая мысль мелькнула и пропала. Между Иваром и Сабиной была стена: коли — не коли. Незримая, но твердая наощупь. Ведьма даже засмеялась себе под нос. Князь же, помолившись, встал и крепко, властно повел ее за руку в боковой придел и дальше, через скрипнувшую дверь, по сырому, ароматному лесу. Подушка прошлогодней иглицы пружинила под босыми ногами. Влажно щекотала ступни. Время от времени князь придерживал упругие ветки, чтобы Сабина могла пройти.
Вдруг они оказались на поляне с густой травой. Бочажок посередине был как зрачок, а ели, окаймлявшие поляну, казались густыми ресницами. Над бочажком плавно катилась луна, блики лежали на темной воде, на зацветающих ночных кубышках. Говорили, время от времени в такой кубышке можно найти прекрасного младенца — дочь болотного царя.
И когда князь повел ведьму в воду, она испуганно дернулась. Но горячая, сильная ладонь не позволила убежать.
— Идем. Тут неглубоко.
И Сабина, ненавидевшая и боявшаяся воды, покорно пошла за мужчиной. Оказалось действительно неглубоко. Дно было песчаным, ровным, мягким. Колыхалась вокруг тела, поднимаясь, коричневая вода. Там, где Кястутису было чуть выше колен, он остановился. Пригоршней зачерпнул теплую воду, брызнул Сабине на лоб, живот и плечи:
— Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Духа Святого…
Заслонившись волосами, ведьма глядела на князя. Как капельки текут по смуглым щекам и в распахнутом вороте. Хотелось слизнуть их, ощутить солоноватый вкус его тела.
— Теперь ты у Него под защитой, никто тебя тронуть не посмеет.
— Разве я этого просила?!! — крикнула ведьма, не выдержав, стискивая кулаками кофточку на груди. Грива разметалась, кудрявой шапкой лезла на глаза. — Если ты мужчина… Не смей говорить мне: 'Нет!'
— Молчи… Я все сама.
И вот князь уже лежит на берегу, и песчинки пополам с луной путаются в его темных волосах, и рубашка ужиной шкуркой отброшена в сторону, и отстегнут меч. И мокрую спину ведьмы трогает ветер.
Князь застонал, и Сабина вздрогнула. Звериной сутью почуяла, что происходит нехорошее: с глупой подружкой Майкой и ненавистным Болардом. И призрачной стеной волшбы загородила поляну. Стала гладить, разминать Ивару скрюченные пальцы на правой руке. Целовать тяжелую руку от ладони к запястью. И выше. И пахло хвоей и шиповником. Но Сабина разочарованно вскрикнула, когда Ивар
