два милиционера, которые, едва Борис появился на площадке, профессионально ловко вывернулись из-за огромной кучи мусора внизу. Этой кучей был завален ближайший спуск во двор. Поэтому одуревшие от жары стражи поймать нарушителей не могли и только назойливо прыгали среди кирпичей, бетонных труб и прочего строительного хлама, окружавшего новенький павильон — то ли кафе, то ли выставочного зала. Павильон блестел на солнце немытыми окнами, милиционеры радушно приглашали в участок, а впереди преграждала дорогу еще одна башня. Была она квадратная и, по странному замыслу древних зодчих, два отрезка стены сходились к ней тупым углом. То есть, почти сходились, упираясь все же в башню. Но можно было перешагнуть. Майка все еще не понимала, к чему такие сложности, конфликты с органами, когда можно обогнуть холм и попасть в крепость, как все приличные люди. Но сказать об этом Борису не успела, он уже обошел башню. Следом попрыгали Симочка с Гретой. А девчонка боялась. И не зря. Нога, выскользнув из босоножки, сорвалась, руки беспомощно царапнули кладку. Но Борис, схватив рыжую за запястья, поставил рядом с собой. Наставительно усмехнулся: — Осторожней, ребенок. Ты нам еще пригодишься.
Майка раздраженно дернула плечом. Благодарности к этому пижону она не испытывала. Она бы с удовольствием сбежала из развалин, но не хотела обидеть Ритку. А подруга словно и не замечала всю нелепость поведения брата, подчинялась на удивление беспрекословно и только улыбалась как-то странно: надо полагать, все же опасалась милиции. Но стражи покрутились среди гор мусора, вляпались в свежую лужу зеленой краски и, решив, видимо, что форма дороже, степенно удалились.
Следующий спуск оказался свободным.
Глава 5.
1492 год, 14 мая. Настанг
…Сначала — немигающие, нечеловечески спокойные и мудрые глаза. Синие-синие, как туман над горными озерами Миссоты, — так высоко, что отсюда, с ристалища, они показались Ивару просто невесть как очутившимися под сводами храма двумя кусочками вечернего неба.
Потом — плавный изгиб сильной шеи и острые, тоже отливающие синевой шипы. Короткое туловище с такими же, только куда острее и больше, шипами на хребте, иссиня-черные пластины чешуи, мощные лапы с когтями и хвост, одного удара которого, видимо, достаточно, чтобы убить лошадь.
И, наконец — распахнувшиеся с едва слышным шелестом огромные черные крылья.
Дракон.
Так вот какое орудие избрали церковники, чтобы убить его! Ну что же, по крайней мере, это будет честный поединок. Честный, хотя и безнадежный.
Дракон глядел на князя с недосягаемой высоты, снисходительно и чуть брезгливо, словно раздумывая, как ему поступить с этой человеческой козявкой. Он был спокоен и нетороплив, сложенные на спине крылья едва трепетали, готовые каждое мгновение раскрыться и вознести это жуткое чудо под купол собора. Чуткие, окаймленные синим перламутром ноздри раздувались едва заметно, вдыхая сладкий аромат ладана и цветов, и запах этот, судя по всему, дракону не очень-то нравился. Как, впрочем, и глазеющая на него с немым ужасом и, одновременно, восторгом толпа. И блестящий, почти игрушечный меч в руке человечка на помосте. Дракон хорошо помнил, для чего в этом мире служит оружие…
Точеная голова слегка повернулась, и немигающие синие глаза нашли онемевшую от испуга девочку. Пленница была предназначена ему, дракон знал это, и за такую неслыханную, по людским меркам, щедрость можно было пощадить их всех. Даже этого, там, внизу. Взять девчонку — и назад, в заоблачные выси, хрустальный холод снегов Тавинат, откуда непонятно зачем призвали его сюда эти люди. Призвали, закляв Истинным именем, непонятно как им открывшимся… Справедливо было бы убить их всех, это ведь так просто, хватит и одного выдоха пламени на всю толпу. Но они закляли его, вынудили, и он обязан не тронуть никого. Только девчонку — плату за беспокойство — и того человека на ристалище, если он будет досаждать.
Дракон обещал. И он сдержит свое обещание. Пусть смотрят…
Девчонка закричала, рванулась, сколько было сил, и цепи жалобно загремели. Дракон, выгнув шею, наклонился к жертве, так близко, что их глаза оказались друг против друга, и девочка осеклась. Ивар почти услышал, как с шипением рождается в глубине драконьей груди смертоносный огонь. Одного даже самого крохотного его язычка довольно, чтобы лишить человека возможности двигаться. И опаленному этим огнем остается только смотреть, смотреть, как, словно жерло вулкана, раскрывается чудовищная пасть… И в следующее мгновение тебя уже нет, — есть только вздох ветра и шепот листвы, и синева ночного неба за стенами храма. И звезды в кружеве тополиных ветвей.
— Не смей! Ты, тварь!.. — Ивар закричал первое, что пришло на ум, слова не имели сейчас никакого значения. Просто он должен был заставить дракона обернуться.
И дракон обернулся. И Ивар увидел, что в синей глубине его глаз больше нет безбрежного спокойствия. Есть злая воля человека, — не зверя! — которого оторвали от очень важного дела ради пустяка.
'…ты можешь убить его, если захочешь'.
Хочу ли? И достоин ли этот человечек такой смерти? Дракон решал — неторопливо, раздумчиво: когда за твоими крыльями лежат столетия прожитых дней, глупо спешить. Они тоже могут подождать, все эти зрители. Но человечек не хотел ждать. Сломанный одним ударом о драконью чешую клинок — в пыли ристалища, и человечек с обломком в руке, слабый, столь легко уязвимый… И стилет возле драконьего глаза.
'…Ты можешь убить его, если захочешь'. Если сумеешь, хотели они сказать. Лжецы, тайными подступами прознавшие его Истинное Имя! А раз так, дракон не обязан следовать нечестной клятве. Пламени в его груди хватит на всех.
'…Если захочешь'. Если дракон захочет, он сможет убить его. И их всех. И горе поднявшим на него сталь и лживое слово!
Со свистом разрезали спертый воздух стальные пластины чешуи, распахнулись черные крылья, и свечи погасли. В немой темноте Ивар услышал звон разбиваемого хороса. Князь еще успел пожалеть это хрустальное чудо — кораблик — единственное, что как-то мирило его с этой Храминой. Мгновение тишины будто растянулось в минуту, а потом звуки нахлынули и оглушили, и он перестал разбирать вопли рванувшейся к дверям толпы, звон и грохот ломаемой церковной утвари и свист драконьих крыльев. А потом алая вспышка пламени осветила храм, и Ивар увидел, как падают обездвиженные люди — те, кто оказался ближе к зверю — и черная тень на мгновение нависает над ними, и в следующее мгновение их уже нет…
Дракон оказался перед Иваром, вблизи, с раздувающимися ноздрями, яростный, замерший с полураскрытыми крыльями. Между зубами проскакивали язычки огня.
— Морвен Англахель, — произнес Ивар непонятно откуда пришедшие слова. Язык не слушался, губы растрескались от жара. — Я прав, Морвен?
Дракониха молчала. Не двигалась, и лишь глаза ее, недобрые, сделавшиеся отчего-то печальными, следили за князем. Ивар вдруг понял, куда же она смотрит, и повыше поднял руку. В неверном свете драконьего пламени Кольцо Магистров на его пальце вспыхнуло кровавой каплей. И — густым багрянцем — отразившее этот свет лезвие стилета в левой руке.
— Морвен Англахель! Заклинаю тебя…
Огненный шквал обрушился на него и сбил с ног. Ивар покатился по ристалищу, чувствуя себя сосновой щепкой в вихре лесного пожара. Ладони наткнулись на что-то острое, Ивар не сразу понял, что это осколки хороса. Во рту сделалось солоно и горько, и в приступе дурноты князь не сразу почувствовал, как драконья лапа подбрасывает его вверх. Боль пришла, лишь когда он упал, впечатавшись лицом в хрустальное крошево, перевернулся и сквозь наплывающую кровавую пелену увидал над собой оскаленную морду.
