лучшем исходе сражений мы сожалеем о тысячах погибших и покалеченных. Но кто может ответить: как отзовутся в веках простреленные идеалы?
Наша история, если мы все еще люди, — это история идей. Они у вас есть? Для Ирака или еще для кого-то? Предлагайте. Убеждайте. Доказывайте. Почему этого не делают? Почему ставка зафиксирована исключительно на подавлении? А из международных масштабов этот принцип все более явно транслируется и «для внутреннего употребления». И все это — на пути к дальнейшему развитию гражданского общества? Сомневаюсь. Где мы собираемся его строить? На поле боя?
Может быть, было бы лучше признать, что в современном мире идеи уже не имеют значения — куда важнее нефть. И как ни цинично это звучит, мир стал бы более понятным, ибо, как показывают специальные исследования, в условиях выживания никакие моральные и этические нормы «не работают», культурная «надстройка» личности исчезает, и обнажается «фундамент» — общий для нас и других животных… С учетом истощения планетарных запасов, и не только нефти, а в перспективе — пресной воды для сельскохозяйственных нужд и территорий (независимо от того — будет ли потепление или похолодание) — это также один из возможных вариантов будущего, но, надеюсь, далекого.
Вернемся к внутренним вопросам. Если культура и социум не принимают, не обсуждают или исходно отвергают идеалы потенциального социального активиста, а наличная власть не обеспечивает его сколько-нибудь адекватной объяснительной системой современности, он легко может трансформироваться в социального фанатика. В принципе, крах любых идеалов и иллюзий может быть причиной «некоторого умопомешательства», как Н. Бердяев определял фанатизм. Мы видим, что в 2004–2005 гг. именно молодежь в ряде новых стран, образовавшихся после распада СССР, оказалась основной силой социальных взрывов и катаклизмов. Как представляется, из этого опыта еще не сделано должных выводов. Особенно с учетом неоднозначности подходов и оценок: победившие социальные активисты обычно провозглашаются героями, а побежденные — чаще всего преступниками.
Мы забыли, что вся история человечества была пронизана поисками смысла и более совершенных человеческих отношений, включая экономические. И каждая эпоха предлагала свои варианты, потому что, как свидетельствует история, смыслы не находятся, а привносятся… А у каждого конкретного человека смысл жизни появляется лишь тогда, когда у него есть какая-то благая цель, общая с другими людьми и выходящая далеко за рамки его повседневного существования. Есть ли такая цель у нас? А если нет — какими смыслами заполнено наше существование? Ради чего мы могли бы еще немного потерпеть, в надежде оставить потомкам мир, который будет хотя бы чуть лучше? Где они — духовные лидеры европейской цивилизации?
Мы почему-то упорно не хотим замечать, что не только на постсоветском пространстве или в афро- азиатском регионе, а везде в мире наблюдается кризис легитимности современной модели государственной власти и ее институтов. Мной уже не раз поднимался этот вопрос, и здесь я предложу только еще одно объяснение. Перед каждой личностью появилось слишком много угроз: экологического, техногенного, социального и криминального происхождения, от которых власть не может защитить (а точнее — перед которыми она и сама оказалась беззащитной). В связи с этим граждане постепенно «переориентируют» свою лояльность на другие общественные институты (точнее — стихийные «организации самозащиты»): этнические группы, расы, религии, секты и т. д. (вплоть до сплоченности футбольных фанатов, находящих в ней иллюзию защищенности и силы и — одновременно — канал, позволяющий дать выход агрессии). Государство в свою очередь усиливает свой прессинг и контроль над «плохими гражданами», а те в ответ начинают противодействовать этому контролю и прессингу.
Параллельно во всех странах (как результат последовательного развития демократии?) растет роль и мощь государственно-охранительного аппарата, так как армия не готова и не может решать такие задачи (она вообще не для этого). Тем не менее армии тоже повсеместно усиливают. Неужели не понятно, что это ничего не даст? Здесь мы явно остаемся в плену иллюзий ушедшего в историю расколотого мира и противостояния сверхдержав. А противостояние уже не «локальное» и не «векторное»; оно — по всему «периметру» и, как мне представляется, не вне, а внутри государств, общественное устройство которых уже неадекватно запросам новой исторической эпохи. Простейший вывод лежит на поверхности: «Надо укреплять государство!» Так ли? Вряд ли кто-то может усомниться, в том что СССР был мощнейшим государством. Сильно ли это ему помогло?
Нельзя не замечать и другого: на фоне последовательного усиления государственно-охранительного аппарата во всех развитых странах граждане чувствуют себя все более беззащитными. Если довести этот тезис до крайности и апеллировать к преобладающим чувствам населения, то получится следующий (мягко говоря — малоприятный) вывод: государство еще может кого-то наказать, но в ряде случаев и ситуаций оно уже почти никого не может защитить, включая депутатов, мэров, банкиров, бизнесменов, олигархов, губернаторов и т. д., которых, несмотря на армию телохранителей, убивают десятками каждый год (что уж там говорить о простых гражданах в подъезде). И как Вам такая демократия? И все равно, никто даже не заикается о кризисе демократии — «священная корова». Для кого?
Параллельно простейшие наблюдения показывают, что во многих европейских странах обнаруживается тенденция некоего злорадства в отношении ослабления государства, его институтов и лидеров, со склонностью винить во всех смертных грехах последних. Это вряд ли рационально. Известное выражение: «Государство — это я» — не более чем красивая фраза. Государство — это мы. И когда оно страдает, мы все — не в лучшем положении. Это повод для серьезных размышлений, а также для поиска и последовательного развития новых форм кооперативных отношений государства и граждан, и я бы даже сказал — принципиально новых форм общественного договора о распределении обязанностей и ответственности.
Ключевым вопросом для любого культурного сообщества (тем более — для многонационального и поликонфессионального, каковым сейчас становится вся Европа) является то, как, куда, кем и каким образом направляются, модулируются и контролируются нормальная социальная активность (в том числе — оппозиционного регистра) и нормальная социальная агрессивность. Еще раз повторю: этот вопрос является ключевым, а его решение возможно только на основе высоких объединяющих идей. Так как, если не происходит адекватной разрядки вышеупомянутых потребностей на социально значимые цели (а сама потребность, так же как и потребность в ее реализации, остается), они легко маргинализируются и принимают иные формы — вплоть до патологических проявлений в форме узконационального «идейного единства», или агрессивности и фанатизма малых групп, или даже «протестов» одиночек. Ни для кого не секрет, что национальная идея является самой мощной для идентификации и консолидации, и неуничтожимой. В постнацистский период мы (ученые) стыдливо отмежевались от национальных вопросов как от неприличных, но они не исчезли. И есть масса достойных вариантов их решения.
Мы почему-то не замечаем, что живем в обществах, где агрессивность поощряется, и даже более того, низкий уровень агрессивности как индивидуальная или национальная черта в некоторых случаях подается как негативное качество (например, в известных фразах о «горячих» эстонских или финских парнях). Много ли исследований на эту тему?
Практически все, кто пишет о терроризме, очень часто упоминают, что мы сильно проигрываем ему в информационной войне. Это полуправда. Мы фактически, проиграли. И даже не информационно, а прежде всего — с точки зрения идей и эмоционального лидерства. Нет нужды подробно раскрывать этот тезис. Достаточно прочитать речи духовных лидеров террористов — они (даже неозвученные) эмоциональны и вдохновенны. Как это уживается со средневековыми (с нашей — европейской — точки зрения) призывами к насилию, это уже другой вопрос. А затем прислушайтесь к обращениям наших лидеров. Много ли в них любви и вдохновенного чувства? Нет ли ощущения, что мы утратили некую духовную опору, о чем страстно писал в связи с проектом объединения Европы покойный Папа Иоанн Павел II, когда из европейской Конституции было исключено положение о христианских корнях будущего сообщества? И еще один вопрос: почему неудачи с объединением (пусть и полураспавшегося) христианского мира воспринимаются нами так трагически, а попытки объединения мусульман — исключительно угрожающе?
