— Ну воть гадаешь, какъ какая-нибудь станичная бабка... Вѣришь въ сны. Я часто вижу сны, но никогда ихъ не помню.
Онъ поднялся во весь свой гигантскій ростъ.
Въ одной рубашкѣ и шароварахъ особенно рельефно обрисовывалось его молодое, мускулистое и гибкое тѣло.
Плечи поражали своей шириной и прямизною, грудь высотою, станъ тонкимъ объемомъ и стройностью.
Съ своей прекрасной, кудрявой головой и лицомъ красавца весь онъ былъ похожъ на изваяніе рукъ несравненнаго мастера.
Въ немъ какъ-то непостижимо сочетались и сверхъестественная сила, и необычайная ловкость, и поразительное врожденное изящество, сквозившее во всякомъ его движеніи.
— Да нѣтъ... — протянулъ Юрочка.
— Да брось ты объ этомъ, Юра. Тутъ идемъ къ намъ на Тихій Донъ, а ты съ дурными снами, — радостно продолжалъ Волошиновъ. — Ге, сапоги-то мои того... каши просятъ... — замѣтилъ онъ, отвернувъ въ сторону пятку и черезъ плечо разглядывая дырку на одномъ изъ своихъ ботинокъ. — Хоть бы до дома въ нихъ добраться. Не развалились бы. Знаешь, Юра, у меня въ Новочеркасскѣ, осталось сколько?... Паръ шесть сапогъ, четыре, нѣтъ, пять хоро-шихъ штатскихъ костюмовъ, много мундировъ и шароваръ.... еще отъ папы. Онъ меньше меня былъ ростомъ. Тебѣ какъ разъ подойдутъ. Ежели красные не успѣли все это ограбить... Да я думаю, мама припрятала... то мы съ тобой обмундируемся за первый сортъ. А остановимся съ тобой у мамы. У насъ квартира большая, а жить въ ней некому. Вѣдь намъ съ тобой. Юра, не разставаться. Какъ ты думаешь?
— Конечно.
— Значить, идетъ? Будемъ жить у мамы?
— Идетъ, если ты ничего не имѣешь...
— Юра, можно ли объ этомъ говорить?! Вѣдь мы съ тобой ближе, чѣмъ братья родные...
— Я думаю. Столько пережить и перетерпѣть вмѣстѣ…
— Хочешь, Юpa, я въ казаки тебя припишу, въ граждане (на «г» онъ сдѣлалъ нажимъ и произнесъ гортанно, какъ говорятъ прирожденные донцы) нашей славной Цимлянской на Дону станицы? А какіе у насъ сады, Юра, какое вино? Такого вина, какъ наше цымлянское, на всемъ бѣломъ свѣтѣ нѣтъ. Ты настоящаго-то никогда и не пробовалъ. Тебя россійской поддѣлкой угощали... Настоящее только въ Цымлѣ и можно найти. Довольно тебѣ хохломъ ходить. Хочешь въ казаки, что ли?
Волошиновъ разсмѣялся.
Но Юрочка къ шутливому предложенію друга отнесся серьезно.
— Хочу, — сказалъ онъ, приподнимаясь съ сѣна и отыскивая свою одежду.
Донцы нравились ему своей смекалкой, опрятностью и удалью.
— Непремѣнно припишу за всѣ твои подвиги. Гражданамъ, — онъ опять надавилъ на «г», — поставимъ ведро спирта. Это только на затравку, чтобы раззудить станичникамъ губу. А ужъ «обмывать» новаго казака они будуть своимъ виномъ. Ужъ такимъ угостятъ, какого ты отъ роду не пилъ. Ужъ и попируемъ на радостяхъ. Ай-яй-яй…
И Волошиновъ вышелъ въ дворъ къ колодцу умываться.
Въ тотъ же день въ штабъ Добровольческой арміи пришли тревожныя извѣстія, что большевики, тѣснимые нѣмцами отъ Таганрога, всей массою обрушились на возставшія донскія станицы и заняли Ольгинскую, Хомутовскую, Кагальницкую, Мечетинскую и подходили уже къ последнему оплоту повстанцевъ — къ станицѣ Егорлыкской.
Въ Лежанкѣ для защиты штаба, обоза и раненыхъ оставили офицерскій полкъ и двѣ конныхъ сотни.
Все остальное двумя отрядами было двинуто на помощь къ Егорлыкской и въ другую сторону — къ Гуляй-Борисову.
LIV.
Красные, узнавъ о выходѣ главныхъ добровольческихъ силъ изъ Лежанки, засыпали село снарядами.
Особенно тяжко и жутко приходилось той партіи раненыхъ, которые въ повозкахь почему-то были сосредоточены на площади передъ церковью, подъ открытымъ небомъ.
Черезъ своихъ односельцевъ большевики отлично знали, что тамъ находились раненые, а высившіеся надъ селомъ купола служили прекраснымъ предметомъ для пристрѣлки.
Шрапнели и гранаты рвались надъ площадью почти безперерывно.
Дня два длилась усиленная бомбардировка, на третій противникъ повелъ наступленіе.
Въ полѣ по зеленѣющему бугру передъ селомъ появились густыя большевистскія цѣпи.
Сзади нихъ скакали всадники-матросы, хлеща ногайками не охотно идущихъ впередъ товарищей.
Далекая степь передъ Лежанкой закурилась безчисленными маленькими клубочками пыли, точно частый каменный градъ падалъ на сухую дорогу.
Воздухъ наполнился безперерывной трескотней ружей и частымъ-частымъ строченіемъ многихъ пулеметовъ.
Шрапнели выли въ небѣ.
Нѣсколько дней большевики готовились къ рѣшительному бою и стянули сюда изъ окрестностей большія силы.
Подступы къ селу защищали не болѣе 200 офицеровъ изъ бригады генерала Маркова.
Они залегли за околицей, недалеко отъ дороги.
Двѣ сотни добровольческой кавалеріи притаились въ самомъ селѣ.
Со стороны добровольцевъ ни выстрѣла, ни звука.
Несравненная выдержка боевыхъ орловъ генерала Маркова, не отвѣтившихъ на ураган-ную непріятельскую стрѣльбу, придала краснымъ смѣлости. Подъ ногайками «красы и гордости революціи» — матросовъ они наступали рѣшительнѣе и быстрѣе, хотя ихъ и сму-щало гробовое молчаніе невидимаго, страшнаго врага.
Но вотъ густыя цѣпи товарищей спустились съ бугра, приблизившись къ Лежанкѣ шаговъ на четыреста.
По командѣ своихъ начальниковъ офицеры поднялись, какъ одинъ человѣкъ, и точно на парадѣ, стройно равняясь, безъ выстрѣла и крика бросились въ атаку.
Добровольческая кавалерія на полномъ карьерѣ вынеслась изъ села.
Выстрѣлы смолкли.
Степь закурилась пылью, наполнившись топотомъ лошадиныхъ копытъ, человѣческихъ ногъ и яростными криками.
Грозно засверкали въ воздухѣ поднимающіяся и опускающіяся шашки, блеснули штыки.
Вся масса красныхъ дала тылъ и впереди бѣгущихъ во всю лошадиную мочь уносились матросы.
Брошены были пулеметы, ружья, сумки, даже куртки и обувь.
Началась безпощадная бойня.
Пятьсотъ труповъ «народныхъ» воиновъ усѣяли зеленѣющую степь.
У добровольцевъ ни одного убитаго, ни одного раненаго.
Во второй уже разъ Лежанка дорого обошлась большевикамъ.
Между тѣмъ, уже нѣсколько дней партизаны дѣйствовали въ землѣ Войска Донского.
Бои шли почти безперерывные и сплошь побѣдоносные для добровольцевъ.
Партизаны съ боя брали хуторъ за хуторомъ и село за селомъ, освобождая ихъ отъ большевистской нечисти.
По мѣрѣ продвиженія ближе къ Дону, степь мѣняла свой характеръ.
