всѣ силы, таща Волошинова.
Большевики показались уже по сю сторону балки.
Затрещали близкіе выстрѣлы.
Пули еще чаще и жалобнѣе засвислали и запѣли вокругъ убѣгавшихъ партизанъ.
Юрочка оглядывался и зорко слѣдилъ за быстро уменьшавшимся разстояніемъ между ними и преслѣдователями.
Ихъ раздѣляло уже разстояніе не больше четырехсотъ шаговъ.
«Да гдѣ же наши? Куда они дѣлись!»? — съ сильной тревогой думалъ Юрочка, поспѣшно оглядывая впереди лежащее поле, но никого не видѣлъ, хотя рѣдкiя пули посвистывали и съ той стороны.
Скачка раненаго на одной ногѣ съ каждой секундой замедлялась. Онъ тяжело дышалъ, все сильнѣе и сильнѣе наваливаясь на Юрочку. Губы его совершенно пересохли и запеклись кровью.
— Спа-асайся самъ, Ю-юра... брось меня... иначе пропадешь зря... изъ-за ме-еня... не надо... — угасающимъ голосомъ промолвилъ обезсиленный Волошиновъ и освободилъ шею Юрочки.
Но тотъ и слышать не хотѣлъ. Въ немъ окрѣпла твердая рѣшимость или спастись или умереть вмѣстѣ.
— Держись крѣпче, Валя! Съ чего ты взялъ, что я тебя брошу?! Развѣ это можно?! Что ты? Тутъ близко наши. Ни за что не брошу! Пропадать, такь пропадать вмѣстѣ... — кричалъ Юрочка, тяжело дыша, сжимая въ правой рукѣ винтовку, а лѣвой изо всей силы придержи-вая за талію все ниже и ниже склонявшаго голову замедлявшаго бѣгъ Волошинова.
Просвистало еще нѣсколько пуль, одна чмокнула.
Вдругъ рука раненаго соскользнула съ шеи и плеча Юрочки, точно кто-нибудь ее сбросилъ и самъ онъ неожиданно уронивъ голову на грудь, какъ-будто споткнувшись, упалъ лицомъ на землю.
Черныя, какъ вороново крыло, пышныя кудри его разметались по зеленой травѣ; одна рука при паденіи подвернулась къ животу, другая, судорожно и безпомощно трепеща, протянулась въ сторону ладонью вверхъ.
«Какъ дрожитъ!» — удивленно подумалъ Юрочка.
Онъ понялъ, что Волошиновъ убитъ.
LV.
Юрочка побѣжалъ, что было силъ.
Преслѣдовавшіе большевики были еще далеко.
«Теперь лишь бы не подстрѣлили. А то убѣгу!» — съ увѣренностью подумалъ Юрочка.
Шаговъ тридцать сдѣлалъ онъ безпрепятственно.
Слѣва, изъ отрога балки, точно изъ предательской западни, вдругь вынырнули передъ нимъ чуть не вплотную человѣкъ пять большевиковъ.
Юрочка сдѣлалъ движеніе, чтобы взбросить ружье на прицѣлъ, какъ получилъ сзади сильный ударъ прикладомъ по плечу.
Винтовка выскользнула у него изъ онѣмѣвшей отъ боли руки и самъ онъ съ трудомъ удержался на ногахъ.
Дюжой, плотный, средняго роста большевикъ, въ синей матросской рубашкѣ съ низкимъ вырѣзомъ на волосатой груди, безъ шапки, съ свѣже-выбритой синей головой, съ грубымъ, бритымъ лицомъ и съ выкатившимися изъ орбитъ неумолимо-свирѣпыми оловянными глазами, крѣпко схватилъ его за руку и во всю мочь, съ захлебываніемъ и надрывомъ, видимо, труся, кричалъ своимъ товарищамъ, чтобы тѣ скорѣе спѣшили на подмогу.
Красные бросились къ нимъ.
Юрочка, напрягая всѣ силы, верткимъ, мощнымъ движеніемъ выскользнулъ изъ лапъ мужика и, подставивъ свою ногу подъ ноги врага, забывъ о боли въ рукѣ, нанесъ такой неожиданный и страшный ударъ кулакомъ въ високъ матросу, что тотъ, ошарашенный и недоумѣлый, какъ оглушенный обухомъ быкъ, покатился по землѣ, не спуская съ Юрочки своихъ свирѣпыхъ, испуганныхъ глазъ и стараясь, какъ можно скорѣе, подняться.
Бѣжавшіе на Юрочку красные вдругь шагахъ въ пяти замялись.
Юрочка уловилъ намѣреніе поверженнаго врага и, перепрыгивая черезъ него, своимъ сплошь подбитымъ толстыми гвоздями каблукомъ успѣлъ нанести еще болѣе сильный ударъ по лицу матроса.
Тотъ взвылъ.
Кровь показалась у него изо рта и изъ носа.
Теперь Юрочка разсчитывалъ каждый мигъ и каждое свое движеніе.
Онъ нагнулся, чтобы схватить выпущенное матросомъ ружье, но не успѣлъ.
Опомнившіеся большевики окружали его.
Юрочка метнулся въ единственную сторону, еще свободную отъ враговъ.
Смертельная тоска налегла ему на сердце.
«Неужели конецъ? За что? Мнѣ только восемнадцать лѣтъ... и такъ хочется жить»...
И ему вопреки неумолимой, кошмарной очевидности не совсѣмъ вѣрилось, что такъ ужасно, нелѣпо и просто настигала смерть.
Вдали багровое, огромное, холодное, уже коснувшееся земли солнце.
И Юрочка точно въ первый разъ въ жизни открылъ глаза, въ первый разъ увидѣлъ его.,.
«Боже мой, какъ оно невыразимо прекрасно, дорого и близко, и также прекрасны, дороги и близки и этотъ просторъ, и эта зелень, и этотъ воздухъ».
И все это онъ охватилъ однимъ тоскливымъ взглядомъ, понялъ въ одинъ только этотъ мигъ. И какъ это онъ до этой поры не понималъ и не цѣнилъ...
Все это онъ видѣлъ, чувствовалъ и ощущалъ какъ-то нестерпимо обостренно, отчетливо, молніеносно и рѣзко, рѣзко, до физической боли.
Каждое прожитое мгновеніе по силѣ ощущеній растягивалось въ цѣлую вѣчность.
И еще одно необычайное, новое: передъ нимъ точно разверзалась какая-то исполненная смертельнаго ужаса, страшная своей загадочной неизвѣстностью, бездна. Онъ скользилъ по краю ея. Она физически неодолимо тянула его къ себѣ. Одинъ невѣрный шагъ и онъ соскользнетъ...
«Точь въ точь, какъ въ томъ снѣ», — на мигъ прорѣзалось въ сознаніи Юрочки и его охватилъ тотъ же ужасъ, та же тоска, то же чувство неотвратимости рока.
Вокругъ ругались, рычали, грозились, сопѣли, галдѣли страшные голоса, и живой кругъ около него, того и гляди, вотъ-вотъ сомкнется.
Юрочка, какъ звѣрь въ клѣткѣ, метался изъ стороны въ сторону, тяжело дыша, съ сердцемъ такъ сильно колотившимся въ груди, что, казалось, оно сейчасъ разорвется.
И какъ при вспышкахъ магнія, на одну сотую мгновенія сверкнулъ передъ нимъ, но сверкнулъ ослѣпительно, ярко образъ бѣленькаго, краснощекаго, смѣющагося мальчика въ бѣлоснѣжной постелькѣ. И этотъ маленькій мальчикъ онъ, Юрочка. И мама, мамочка милая своими нѣжными ручками перебираетъ его шелковыя кудри, щекочетъ его и съ улыбкой счастья цѣлуетъ его пухлыя ручки, личико... А онъ хохочетъ. И Екатерина Григорьевна въ повозкѣ съ своими суровыми и нѣжными глазами и съ своей неустанной материнской заботой о немъ... Какъ это было недосягаемо, невыразимо хорошо... и сколько счастья... а онъ не цѣнилъ. О, какъ любили его... И прежде давно онъ всѣхъ любилъ. А теперь вдругъ такое совершенно противоположное, ужасное, неестественное, дикое...
Юрочка ни на одну секунду не забывалъ, что такія воспоминанія не ко времени, не нужны...
Онъ все бѣжалъ, увертывался...
