Наконецъ, большевики схватили его.
Другіе изъ-за балки подбѣгали...
Онъ рвался. Одежда трещала на немъ и повисала лохмотьями.
Они хотѣли его бить, но были такъ озлоблены, что мѣшали другъ другу, ругались, галдѣли...
Юрочка, въ сравненіи съ своими кряжистыми врагами, казавшійся жиденькимъ и хрупкимъ, въ порывѣ отчаянія съ нечеловѣческой силой разметывалъ ихъ и тащилъ за собой сплетшійся вокругъ него клубокъ дюжихъ тѣлъ.
Они хотѣли его свалить, но онъ изворачивался, билъ ихъ своими ногами и руками по ногамъ, по лицамъ, по животамъ...
Нѣсколько человѣкъ уже кубаремъ летало оть него на землю, но чувствуя свое несомнѣнное превосходство въ силахъ, вскакивали и съ еще большимъ ожесточеніемъ набрасывались на него.
— Стой... пожди, не трожь... говорю, не трожь... Дай мнѣ его... Я его одинъ раздѣлаю... такъ раздѣлаю… что попомнитъ... не забудетъ... Нѣтъ, баринишки, теперича наша взяла...
Выкрикивалъ это раздѣльно, съ нутрянымъ хрипомъ сдерживаемаго бѣшенства, съ каленой добѣла злобой, даже не ругаясь, бурно дышавшій, бритый матросъ, видимо, начальникъ.
Большевики разступились и только двое изъ нихъ, точно тисками, зажали руки и плечи Юрочки.
— На-кось, подержи!
Матросъ поспѣшно сунулъ свое ружье ближнему красногвардейцу, низко нагнувъ голову, наскоро высморкалъ изъ обѣихъ ноздрей кровь, корявой рукой стеръ ее съ разбитаго лица, поглядѣлъ на ладонь, вытеръ ее объ траву, и какъ хирургъ передъ операціей, торопливо засучивая рукава, подступалъ къ Юрочкѣ.
Неумолимая, чисто дьявольская ненависть и ненасытимая злоба пламенѣли въ его глазахъ.
— Ты меня въ копало заѣхалъ... въ копало заѣхалъ... Теперича я на тебѣ отосплюсь... я тебѣ покажу, ба-ри-ни-шка...
Онъ выругался страшнымъ, кощунственнымъ ругательствомъ, точно выплюнулъ цѣлый потокъ смердящаго гноя и зловонной грязи. Онъ поплевалъ въ кулаки. Онъ наслаждался.
Юрочка, стиснутый съ двухъ сторонъ державшими его, тяжело дышалъ, мутнымъ взо-ромъ обвелъ своихъ палачей, взглянулъ въ окровавленное, неумолимое, недоступное ника-кому человѣческому чувству, четырехугольное лицо своего истязателя и на мгновеніе оста-новился глазами на его голыхъ рукахъ.
Передъ нимъ все исчезло. Онъ ничего больше не видѣлъ, кромѣ этихъ окровавленныхъ, мускулистыхъ, волосатыхъ, огромныхъ рукъ, ворочавшихся на подобіе мельничныхъ толка-чей. Онѣ были засучены выше локтей съ сжатыми кулаками.
У Юрочки замерло сердце.
Онъ какъ-то вдругь весь обмякнулъ, обвисъ, почувствовалъ себя безсильнымъ, малень-кимъ, беззащитнымъ...
Онъ едва на мигъ оторвалъ глаза отъ матроса и съ неописуемой тоской оглядѣлся вокругъ...
Никакихъ надеждъ и какъ ужасно!
Матросъ съ звѣринымъ ревомъ съ разбѣга ринулся на Юрочку...
«Бить нельзя. Пусть убьютъ. Все равно», — рѣшилъ онъ.
Оцѣпенѣніе какъ рукой сняло. Юрочка немного отдышался. Онъ встрепенулся всѣмъ тѣломъ и вновь почувствовалъ себя готовымъ для послѣдней смертельной борьбы.
Въ своемъ концѣ онъ не сомнѣвался, онъ его чувствовалъ.
Ужасные кулаки матроса были уже передъ самымъ его лицомъ, когда Юрочка, собравъ послѣднія силы, отклонилъ отъ удара голову и съ отчаяніемъ рванулся въ сторону...
Матросъ промахнулся. Страшный ударъ пришелся частью по плечу одного изъ державшихъ, частью по воздуху.
Матросъ волчкомъ перевернулся на мѣстѣ и съ наклоненнымъ корпусомъ пробѣжавъ нѣсколько шаговъ, ткнулся головой въ землю.
Въ сатанинской ярости, рыча, какъ озлобленная собака, онъ вскочилъ и бросился назадъ, къ Юрочкѣ.
— Чего жъ ты меня бьешь, дьяволъ?! — завопилъ, падая, тотъ красный, который полу-чилъ непредназначавшійся ему ударъ.
Другой повисъ на рукѣ Юрочки и съ испугомъ, и неуверенностью въ голосѣ кричалъ:
— Да што вы, черти лупоглазые... роты разинули?.. Дьяволы!.. держите... держите... Вишь лягается... здоро-овый...
Юрочка не потерялъ ни одного мгновенія.
Ударомъ ноги изо всей силы онъ отпихнулъ отъ себя краснаго...
Рукавъ его затрещалъ и лоскутомъ повисъ въ воздухѣ.
Краемъ глаза на одинъ только мигъ Юрочка уловилъ какъ красный, обѣими руками схватившись за животъ, съ крикомъ боли и злобы плюхнулся на землю, только мелькнули въ воздухѣ ступни его задранныхъ ногъ.
Юрочка бѣжалъ, какъ пущенная изъ лука стрѣла и въ первыя же мгновенія выигралъ съ десятокъ шаговъ.
Все это произошло такъ неожиданно и такъ быстро, что красные опомнились не сразу.
— Да лови, лови! Держи, держи! — всѣ разомъ кричали они.
Юрочка отлично бѣгалъ и своими длинными, легкими ногами дѣлалъ по цѣлинному, крѣпкому полю саженные прыжки.
Тяжелые, коротконогіе, упитанные мужики не могли поспѣвать за нимъ.
Сзади раздавались проклятія, ругательства, угрозы, крики, топотъ тяжелыхъ ногъ, гром-кое сопѣніе, протрещали два-три выстрѣла, просвистали пули...
Впереди въ нѣсколькихъ стахъ шагахъ, изъ-за бугра, точно вдругъ выросла изъ земли и бѣжала на встрѣчу цѣпь вооруженныхъ людей...
Они размахивали винтовками и что-то кричали.
Юрочка сразу призналъ въ нихъ своихъ партизанъ.
Они спѣшили къ нему на выручку.
«Господи, я спасенъ!» — благодарнымъ, радостнымъ гимномъ пронеслось въ головѣ Юрочки и всеобъемлющей, духъ захватывающей отрадой передалось душѣ и сердцу, точно онъ только что воскресъ изъ мертвыхъ.
У него, уже задыхающегося, прибыло силъ.
И вдругъ передъ нимъ снова, какъ никогда, во всю мощную неоглядную ширь безграничной панорамой развернулась зеленая и синяя даль, такая безкрайная, такая до жути манящая, а за ней огромный, багровый, на половину скрывшійся дискъ солнца...
И земля млѣла въ розовомъ сіяніи и золотилась прощальными лучами. Какъ хорошо!
«Земля родная, единственная, неповторимая, какъ я люблю тебя! — трепетно прожгло въ сознаніи, въ сердцѣ и во всемъ существѣ Юрочки. — Но зачѣмъ все такъ несуразно? О, какъ люблю, люблю и хочу жить!».
— Господи, помоги! Господи, помоги! — въ страстной мольбѣ взывалъ Юрочка, съ пожирающей жадностью слѣдя, какъ уменьшалось разстояніе между нимъ и партизанами.
Вотъ уже маячутъ лица. Что-то кричатъ...
«Спасенъ, спасенъ!»
