— Знаете ли, когда недавно Лессинг читал рассказ про этого расслабленного, то я в душе позавидовал тому человеку, которого они принесли к Иисусу и которому Он простил все его грехи. Я охотно обошел бы весь мир, лишь бы только найти Его.
— Дедушка, — сказал Палко, когда они прочли 2-ую главу, — угол, в котором я сплю, все равно, что мой дом, моя хижина, не правда ли?
— Известно, это ваш с Дунаем дворец, — рассмеялся старик.
— Я вам очень благодарен! — воскликнул мальчик и замолчал.
Но когда взрослые вечером вернулись с работы, они увидели, что Палко сделал со своим дворцом. Его угол был чисто подметен, постель прибрана. В другом углу в полу разбитом кувшине стояли только что сорванные полевые цветы. Дверь, как на троицу, была убрана зеленью.
— Ты, мальчик, наверное, гостей к себе ожидаешь? — спросил его Лессинг.
— Да, дядя, Он придет и останется с нами, так как я Его принял, как тогда Марфа.
Оба мужчины улыбнулись. Но так как неприбранная часть хижины резко отличалась от угла Палко, то и они свои вещи прибрали, и Юрига сказал Палко, чтобы он подмел везде.
Палко удивительно верил, что Господь пришел. Он чувствовал Его близость, хотя и не мог Его видеть. И когда он уходил собирать ягоды или грибы, он всегда просил: 'Господи, иди со мной, так как без Тебя я не могу идти!'
Глава 7
Горе Лессинга
Снова прошло несколько дней, и снова было воскресенье. Лессинг собирался поехать домой. Назавтра были наняты люди, которые его отвезут. Он намеревался потом снова вернуться на несколько недель.
— Я охотно остался бы здесь навсегда, — говорил он, — здесь так хорошо, в этих горах.
— Сын мой, — ответил Юрига задумчиво, — мне кажется, что это так с тех пор, как мы читаем Божье Слово. Ты говорил, что у вас дома есть полная Библия; ты мог бы ее принести нам сюда?
— Это я могу сделать: у нас ею никто не пользуется.
— Разве у вас нет никого грамотного?
— Моя мама еле различает буквы.
— А жены разве нет у тебя? — Юрига уже давно хотел ему задать этот вопрос, но не было подходящего случая.
— Разве у тебя нет жены? — повторил свой вопрос старик, так как Лессинг не ответил.
— Есть, как же, — ответил он, и по его голосу было слышно, что собеседник затронул больное место в его душе.
Они лежали в лесу на полянке. Лессинг подпер голову рукой.
— И она не умеет читать? — снова начал Юрига. — Вы, молодые, ведь более ученые, чем мы, старики.
— Она умела читать, — ответил Лессинг печально. В лесу стало тише. Казалось, природа сочувствует тому горю, которое было видно на челе этого человека.
— Она умела читать? — переспросил с удивлением Юрига. — И забыла?
— Да, она это забыла, — о, она все забыла! Но, умоляю вас, не расспрашивайте меня более об этом: все это очень тяжело.
Юрига этому верил. Ему стало жаль Лессинга, он полюбил его, как родного сына. Они жили вместе уже несколько недель, и только теперь ему открылось, что его молодой друг таит в себе какое-то великое горе.
— Знаешь что, сын мой, — сказал он с любовью, — часто бывает хорошо, если человек свое сердце открывает другому. Может, и твое горе станет легче, если поделишься со мной.
— О, дядя, для моего бремени нет никакого облегчения. Случившегося не воротишь. — И он снова замолчал.
— Но где же мой мальчик? — нарушил тишину Юрига после долгой паузы.
— Палко? — спросил Лессинг, словно проснувшись от тяжелого сна. — Недавно я видел его отправляющимся в его 'страну солнца'. В руках он нес Евангелие, и Дунай бежал вместе с ним.
— Этот мальчик ни о чем, кроме Священного Писания, не думает, и это удивительно, как он его понимает.
— Мне кажется, что он похож на то дитя, которое некогда Господь поставил в пример Своим ученикам. Он верит каждому слову из Св. Писания.
— А мы разве не верим?
— Нет, дядя! — Лессинг покачал головой. — Если бы мы на самом деле были верующими, то мы жили бы иначе. Или вы верите, что ваши грехи уже прощены ради Христа?
— Так-то так, — ответил старик, почесывая затылок, — я в этом плохо разбираюсь. Господь Бог свят, а я — грешный человек. Насколько я грешен, я убедился только теперь, когда мы нашли эту священную книгу и когда мой мальчик так изменился. Да, он, безусловно, верит всему.
— Да, дядя, он верит Писаниям и через это он имеет прощение грехов.
— А ты, сын мой?
— Я? — Лессинг опустил голову. — Для меня нет прощения. Мои грехи так давят меня, как будто целая гора навалена на мою грудь. Пока я здесь, в горах, у меня на душе немного легче, но когда мне придется снова вернуться домой и видеть, что я наделал, мне придется снова воскликнуть вместе с Иовом: 'Проклят тот день, в который я родился!' О, сын мой, что же ты такое страшное сделал, что так мучаешься? Ты ведь такой хороший во всем, такого человека даже редко встретишь. — Юрига с состраданием схватил руку Лессинга.
— Что я сделал? — Лессинг быстро высвободил свою руку и закрыл лицо. — Что я сделал, дядя? Я довел мою жену до сумасшествия!
— Да что ты говоришь, несчастный? Как же это случилось? — Из смущения Лессинга старик заключил, что он говорит правду. — Разве ты не любил ее? Разве ты оскорблял ее и обижал, как некоторые мужья это делают? — расспрашивал он.
— О, я любил ее, и для меня она была самым ценным сокровищем во всем мире. Я готов был ее носить на руках!
— А каким же образом ты тогда довел ее до сумасшествия?
— Я не доверял ей. Мне все казалось, что кто-то хочет похитить ее у меня. Теперь я знаю, что она была верна во всем, что все ее сердце принадлежало мне. Но тогда я этому не мог верить. Я не переносил, если она с кем-нибудь дружески разговаривала. Поверьте мне, это у меня было, как болезнь. И она так овладела мной, что я больше был не в силах владеть собой, притом люди меня подстрекали. О, если бы я в то время знал Господа Иисуса, хотя бы так, как теперь, когда мы читаем священную книгу, я бы тогда к Нему обратился за помощью! Но так как мы не знали Его, то моя мать обращалась за помощью к разным гадалкам, а я предался пьянству.
Лессинг снова тяжело вздохнул и умолк.
— О, сын мой, говори дальше. Тебе тогда станет легче, — ободрял его старик.
— Когда Бог нам даровал ребенка, мальчика, то на некоторое время мне как будто стало легче, — продолжал Лессинг. — Но потом и ребенок не мог меня утешить. Как бы глупо это вам ни казалось, но я был настолько ревнив, что не переносил, что жена уделяет столько любви ребенку. Когда у других умирали дети, я уже почти стал желать, чтобы и наш умер, чтобы она не могла его больше ласкать и чтобы все ее внимание и любовь были направлены только ко мне. О, я не в силах кому-нибудь передать, как тяжело мне
