кухне. Ветер был тут как тут и сразу увязался за ним, хлопая и тычась по углам: ему было тесно. Но бельё теперь не мешало — Леонид парил над.
Убедившись, что чувствует себя уверенно и может контролировать все свои движения, Леонид приблизился к верхнему краю оконного проёма и занял стартовую позицию: лицом вниз, головой к окну, ногами к плафону. Вытянул руки подальше вперед и ощутил тыльными сторонами ладоней дождевую морось. Ветер хлопал крыльями и брызгался, но не сильно: ждал. Абсолютно непредсказуемый товарищ.
— Ну что, поборемся? — спросил он у ветра. — Главное — не задеть балкон, — пробормотал он озабоченно, — остальное переживём… Вперёд! скомандовал он себе и нырнул — в ночь, в морось, в ледяные вихри заоконной тьмы.
Ветер пал на него откуда-то сбоку — бороться, — и Леонид сразу провалился на полтора этажа вниз. Балкон при этом он всё же задел, пребольно стукнувшись лодыжками о перила, но как раз балкон оказался мелочью. Ветер тащил его вдоль стены, норовя прижать и растереть. Ему-то что — он играет. Он думает, что это такая игра. Ему что Леонид, что бумажный змей… в проводах… Кстати, о проводах — до них всего полтора этажа вниз и неведомо сколько вдоль. Леонид попытался оттолкнуться от стены руками, ободрал ладони и потерял ещё один этаж. Так больше нельзя… Ветер внезапно притих — готовился к новому броску. Игрун. Леонид — сам — быстро прижался к стене, перекатился и подтянул колени к подбородку — будто горизонтально уселся на корточки. Сделал глубокий вдох и оттолкнулся ногами. Позади загудел-таки потревоженный провод. Пусть. На сегодня это последняя неудача. Ветер навалился, но поздно: от стены до Леонида уже не меньше двадцати метров. Шалишь — прозевал, дружок. Прощелкал. А высота что, высоту наберём. Можно бы, конечно, считать программу выполненной и опуститься на проспект. Но зря я, что ли, дважды травмировался? Это надо компенсировать. И мы это компенсируем.
Теперь ветер тащил его точнёхонько вдоль проспекта, над осевой линией, и никаких высотных препятствий впереди не предвиделось. Леонид расслабился, насколько это было возможно в ледяной мороси, и медленно, по сантиметру, стал набирать высоту.
Глава вторая
Сергей Даблин
— Жду вашего звонка не позднее полуночи, — сурово сказал Сергей Николаевич Даблин в телефонную трубку. — Вашего первого звонка, Реваз Габасович, — сухо уточнил он. — В дальнейшем будете докладывать мне о ходе поисков каждые полчаса. Пока не найдёте. — И, не слушая возражений, положил трубку.
«Тунеядцы, — удовлетворённо проворчал Сергей Николаевич. — Я вас научу работать!» — и хотел было откинуться на спинку кресла, но вовремя обнаружил, что опять не сидит, а самым непристойным образом висит в воздухе, что колени его упираются в столешницу, а дверь, чёрт побери, не заперта. Настроение моментально испортилось, и Даблин не опустился, даже не упал, а прямо-таки рухнул в своё пружинное вращающеся кресло, и что-то жалобно скрипнуло в этом шедевре оргтехники и дизайна, сработанном по спецзаказу лично директором детской художественной школы Алексеем Парфёновичем Викуловым, мастером на все руки, замечательным человеком и большим другом Даблина. «Вот кому не приходится воспарять, — завистливо подумал Сергей Николаевич, поглаживая рукой полированный подлокотник. Потому что делом занят. Своим делом…»
Он повздыхал, со сладким огорчением размышляя на эту тему, а потом вспомнил про дверь, шустро выбрался из-за стола, подбежал и выглянул в коридор. В коридоре никого не было. Да и не могло никого быть в коридоре в такое время: рабочий день уже часа три как закончился, сотрудники разошлись по домам вкушать заслуженный отдых в кругу семьи, а если кто и не разошёлся — значит, работы по горло («Работы!» — усмехнулся Сергей Николаевич), значит, сидит у себя в кабинете и строчит архиважные сводки и отчёты, и ни времени, ни желания подглядывать за Даблиным не имеет. Но на всякий случай Сергей Николаевич дверь в свой кабинет запер, дважды повернув ключ, и только тогда вернулся к столу, с ненавистью глядя на телефоны, рацию и селектор.
Это был замечательный селектор, но не сам по себе замечательный, а своей автоматической приставкой, позволяющей выходить на селекторную сеть любого из предприятий города. Приставку эту «тоже по спецзаказу сконструировал, сделал и подключил Павел Петрович Прохоров. Телеметрист- аварийщик, золотые руки, если б ещё не пил да не летал — цены бы человеку не было. Но и такого, пьющего и летающего Павла Петровича начальник городской АТС охотно переманил бы в свою контору. Если бы Даблин позволил. Перебьёшься, Асфат Магиярович, на промысле такой человек нужнее. Вот и сегодня он мне наверняка понадобится — если это, дай бог, действительно не порыв нефтепровода, а всего лишь приборы врут. А если это, не дай бог, порыв — тем более понадобится. Потому что никто, кроме Павла Петровича, не представляет так ясно схему энергопитания промысла со всеми её временными и аварийными линиями, и никто, кроме него, не сможет найти оптимальный вариант отключения. Так что надо срочно позвонить и узнать, работает ли Павел Петрович сегодня в ночь и если не работает, то в состоянии ли он выйти на работу.
Выяснилось, что Павел Петрович сегодня в ночь не работает, что работал он прошлой ночью, с нуля до двенадцати, а теперь у него целые сутки отдыха. Сергей Николаевич начал было тревожиться: а не бесполезно ли звонить Прохорову домой? — но всё-таки позвонил и, как оказалось, не зря. Прохоров был дома и трезв. Более того — выяснилось, что это именно он, Прохоров, первым заметил расхождения в показаниях приборов: сумма по замерам дебитов скважин оказалась заметно выше количества нефти, поступившей на сборный пункт. Павел Петрович не только доложил об этом по команде, но и занёс свое наблюдение в журнал неисправностей. Именно последнее обстоятельство, как подозревает Павел Петрович, помешало начальнику смены снивелировать показания приборов, и в сводку попали действительные цифры. Расхождение было слишком значительным, чтобы можно было объяснить его погрешностями замеров, поэтому Павел Петрович проверил всё, что можно проверить из пультовой, и теперь на девяносто процентов гарантирует исправность приборов. А те, что он не смог проверить сегодня утром из пультовой, он проверял не далее как неделю тому назад на местах, так что гарантия на все сто процентов.
— Думаешь, порыв? — спросил Даблин.
А что ещё остаётся думать? Конечно, порыв. Павел Петрович так и сказал начальнику смены: опять, мол, у них где-то порыв, сообщить надо. Но ведь у нас как? Ты, Павел Петрович, телеметрист, вот и занимайся своей телеметрией, ищи неисправность. А как он её найдёт, если её нет?
— А где порыв, Павел Петрович? Ты ведь уже думал об этом?
Думать Павлу Петровичу не положено, ему положено приборы проверять, вот он их и проверил, и на девяносто процентов…
— А всё-таки, Павел Петрович?
— На Карасёвом поищите, — неохотно сказал Прохоров.
— Не может быть! — ахнул Даблин.
— Может, — успокоил его Павел Петрович. — Ещё как может. Только я вам ничего не говорил. Вы сами догадались. Вот так.
Карасёвое было последним рыбным озером на территории Ближнего месторождения. Было. Последним… Вот и взял отпуск в январе, огорчённо подумал Даблин. Вот и половил рыбку. Большую и маленькую. Теперь — куда? Теперь только на Голубое. Большая радость — переться на Голубое. Двадцать пять километров в один конец.
— Ну, я вас!.. — сказал он вслух и ухватился за подлокотник, почувствовав, что его опять поднимает из кресла.
— Не понял?.. — переспросил Прохоров.
— Это я так, Петрович, — сказал Даблин. — Это я про себя. Слушай, а точно на Карасёвом? Может, всё-таки в другом месте? А?
— Может, и в другом тоже.
