— Что значит — тоже?
А то и значит. Считал ли Даблин, сколько их было в этом году, порывов? Правильно, не считал — некогда было Даблину считать порывы, он их ликвидировал… А насчёт Карасёвого разговор такой. Во- первых, Павел Петрович давно предупреждал, что пора менять трубы: слишком много скважин на острове, слишком велико давление в нитке. Это, значит, во-первых… Но ведь там начинали тянуть запасную нитку? Начинали, а как же. Ещё прошлым летом начали, да не кончили. Разве не сам Даблин перебросил бригаду на плановый объект? Ах, Даблин в отпуске был! Ну, тогда всё в порядке, тогда совесть у Даблина чиста…
— Ладно, ладно, Петрович, не надо ёрничать. Значит, запасную нитку нефтепровода бросили, не дотянув?
Точно так, бросили. И не просто бросили, а с водой внутри. Уже к испытаниям готовились — и бросили. А зима, Даблин сам должен помнить, какая была. За зиму труба в четырёх местах лопнула, Павел Петрович своими глазами видел… Да, в четырёх! Прохорову незачем врать, Прохоров телеметрист — есть претензии к телеметрии? Нет претензий? И не будет. А что до остального, то это не его, Прохорова, дело. Прохоров свою смену отмантулил — и адью, в его, Прохорова, смену приборы никогда не врали и никогда врать не будут. А если кому из начальства интересно, чем Прохоров после смены занят — заходи, побеседуем. Только, извини, у меня дома ты мне не начальник, а в лучшем случае собутыльник — и то, это ещё как Зинка посмотрит, моя дорогая жёнушка. Вот так! Приставка у вас как, работает? И ещё пять лет проработает — дольше, чем вы, будет работать. На том же самом месте. Вот так.
— Я всё понял, Петрович, — сказал Даблин. — А во-вторых?
— Что во-вторых? — спросил Павел Петрович, остывая.
— Ты говоришь: уверен, что порыв — на Карасёвом. Во-первых, мол, предупреждал. А во-вторых?
— А, вон вы о чём… Во-вторых, конечно, приборы.
Приборы у Прохорова, как он уже имел удовольствие доложить, никогда не врали. По крайней мере, в его, Прохорова, смену. Может, это кому и не нравится, может, кому и хочется, чтобы они соврали разок- другой, но тут уж извини-подвинься. Прохоров свою зарплату за то получает, чтобы приборы не врали. При нём. Вот так. Конечно, если они соврут, да ещё в конце квартала, да ещё, сами понимаете, в большую сторону, то может и премия получиться. Мало ли что при выходе с месторождения приборы покажут одно, а при входе на сборный пункт — другое. Проставь то, что больше — вот тебе и премия. Только Прохоров плевать хотел на такую премию, которую за враньё платят. Вот так!.. А никто и не заводится, Сергей Николаевич, кто заводится? Я говорю, что приборы у меня не врут. При мне. Мало ли что машина! Как я на смене, так у машины совесть появляется. Спросите, откуда? А я с собой приношу. А потом уношу. Моя совесть. Вот так.
— Понял, Петрович. И что показали твои совестливые приборы?
Приборы показали Павлу Петровичу увеличение дебита скважин на острове. Все замерные установки острова дали суммарную прибавку в двести кубов. Такой прибавки дряхлая нитка, проложенная чёрт-те когда по дну озера, выдержать не может, она и так работает на пределе. А замерные установки подключены в устьях скважин. Установки не врут — на прошлой неделе проверял. Значит? Значит, падение давления в нитке…
— Значит, порыв, — сказал Даблин.
— Вот видите — сами догадались, — согласился Павел Петрович. — Порыв. Представляете, как там хлещет? И хорошо, если на берегу, а не под водой.
— Ладно, Петрович, спасибо, — медленно сказал Даблин и опять ухватился за подлокотник. «Ну, я вас!..» — Спасибо, Петрович, — повторил он, успокаиваясь и опуская себя в кресло.
— А не за что, Сергей Николаевич, — отозвался Прохоров. — Я вам ничего нового не сказал, вы сами догадались. Сводки-то у вас на столе, я правильно понимаю? А там все цифирки имеются. Правильные цифирки, в мою смену полученные. Журнал неисправностей — вещь серьёзная, ему перечить никак нельзя: штраф поболее премии выйдет. Вот так. Приятно побеседовали, спасибо, что не забываете…
Понесло Петровича, подумал Даблин. Пускай несёт. Пускай его подольше несёт, лишь бы трубку не бросал, он мне ещё нужен. Сейчас будет нужен. Сейчас… Даблин уже не слушал. Он изо всех сил цеплялся за подлокотник кресла, сопротивляясь неприличному воспарению, и отстранённо наблюдал, как неопределённое «ну, я вас!..» обретает форму и плоть, разрастается, становясь развёрнутой программой действий по спасению озера. Не плана, а озера — вот что плохо. Это — основной минус. Плевать. Принимаем как должное, со всеми вытекающими. Дальше… Губы его сами собой произносили ничего не значащие слова: «Конечно, Петрович!», «А ты как думал?», «Это мы ещё посмотрим…» (лишь бы его несло, лишь бы не бросал трубку!), а перед глазами сгущалось, ветвилось, росло дерево замысла, и Даблин до боли в глазах вглядывался в ещё не вполне ясные контуры. Бульдозерист. И не любой, а Трофимыч, потому что работать много и тонко, возможно — ночью. Это если на берегу. А если на дне? Водолазы. Абсорбенты. В этом году рыбалке хана но хоть для следующего года… Водолазы: телефонограмма в Усть-Ушайск, два вертолёта — итого, не раньше, чем послезавтра. Поздно. Плохо, если на дне. А почему на дне? Там глубоко, давление. Если изоляция держит и коррозии нет, то порыва на дне не будет. Значит, бульдозер. Раз. Нет, бульдозер два. Раз — отключение. Чтобы больше не хлестало. Вот зачем мне нужен Прохоров: оптимальный вариант отключения!
— Петрович! — сказал он, уже осмысленно.
— А что, Сергей Николаевич, разве не так? — спросил Прохоров, продолжая что-то своё.
Рано! — подумал Даблин. А вдруг замерные установки за неделю… мало ли что… И никакого порыва нет, а? А я отключу остров в конце квартала.
— Всё так, Петрович, продолжай, я слушаю, — соврал он в телефонную трубку и потянулся к другому телефону, выпустив подлокотник. «Ну, я вас!..»
Его сейчас же выволокло из кресла и протащило ногами по краю столешницы. Ухватившись свободной рукой за угол стола, Даблин раздражённо пнул кресло, и оно с грохотом повалилось на пол. Повисим. Дверь заперта, можно и повисеть.
И тут второй телефон грянул сам.
— Не отходи, Петрович, — быстро сказал Даблин и потянулся ко второму телефону. — Что?.. От аппарата не отходи, мы ещё договорим! — и рванул трубку. — Да! Даблин слушает!.. Что значит — нет порыва? На Карасёвом проверили? Так какого ж… Немедленно послать группу! И грейте бульдозер чтобы через час был готов!
Трубка лепетала что-то жалобно-протестующее, не стоило слушать — что. Трусит, лебезит — значит, неправ.
— Порыв есть, Реваз Габасович! Есть! — рявкнул Даблин. Галстук мешал ему, потому что Даблин висел в очень неудобной позе: почти вниз головой, почти чиркая туфлями по стене над поверженным креслом; галстук, вывалившись из расстёгнутого пиджака, мотылялся внизу, задевая за телефоны, а пиджак сваливался на шею. Даблин, прижав правую трубку щекой, рванул с себя галстук и бросил его вниз, на стол. — Есть порыв! — повторил он. — Что значит «маленький? Не меньше двухсот тонн! — козырнул он цифрой, подсказанной Прохоровым. — Не меньше! Ищи. Через час доложишь. Всё.
Всё. Завертелось. Реваз просто так лебезить не станет — чует кошка… А вот теперь начнутся сложности. Ох, начнутся, и ведь немалые, знать бы заранее — какие. «Ну, я вас!..» Дерево замысла шевелилось, трепетало ветвями и гнулось, оно было ещё слишком подвижным, но — чётким. Очень чётким.
— Петрович! — радостно гаркнул Даблин, швырнув Реваза на рычаги.
— Так я вот что думаю, Сергей Николае…
— Ерунда, Петрович! Слушай сюда: сейчас ты мне будешь диктовать схему отключения острова, а я буду записывать. Если ты боишься, сделаем вид, что я её сам придумал. Но — оптимальную схему, Петрович! Чтобы только эту нитку и ничего больше, понял? Соображай.
Петрович соображал долго — секунды три.
За это время Даблин успел сбросить пиджак, набрать на селекторе код управления «Шуркинонефть», вызвать кабинет главного энергетика и, убедившись, что там никого нет (ещё бы: без
