— Какой такой? — с достоинством зануды переспросил Додик.
— Вздрюченный! — снова на мгновение поднял глаза редактор. — Дело какое? Говори, не обращай внимания, что занят.
— А мы кофе не попьём? — поинтересовался Додик.
— Попьём! — разогнулся человек за столом, развёл руки в стороны, сводя лопатки, медленно выбрался из-за стола, шагнул к Додику и обнял его одной рукой, — Пошли! Брось тут сумку! Я запру, если боишься…
Додик посмотрел на приятеля, отрицательно помотал головой и двинулся к двери… Они болтали о всякой ерунде, пока спускались два этажа по лестнице, стояли в тесном буфетике, раскланиваясь и пожимая руки знакомым, и усаживались в углу за крошечным столиком с чашечками крепкого пахучего кофе и булочками на тарелке.
— Ну, говори: зачем пришёл? Просто так ведь не заглянешь… да ещё без звонка!
— Потом… — уклонился Додик. Они долго мешали кофе, позванивая ложечками, и молча поглядывали вокруг… людей в буфете стало совсем мало.
— Напиши мне книгу, — почти шёпотом, перегнувшись через стол, неожиданно сказал Володя.
— Я? — удивился Додик такому повороту.
— Ты! Кто же ещё? Ты писатель.
— Что за книгу?
— О пионерах.
— Это не по адресу! — усмехнулся Додик.
— Давид, вот всегда ты так… бежишь впереди паровоза, не дашь договорить!
— Ну? Извини…
— О пионерах в разных сферах деятельности… у меня серия, старик… о лётчиках, учёных, полководцах… авторов подобрать трудно, а ты…
— Это о наших советских героях, что ли? Мы ж впереди планеты всей!
— Впереди! — вздохнул редактор. — Я ж говорю, ты вздрюченный сегодня какой-то… о пионерах в своём деле вообще… ну, отечественные предпочтительнее. — Додик внимательно слушал. — Вернёмся, список дам.
— Я уже написал… — сказал он примирительно и похлопал по сумке, которую не только не оставил в кабинете, но и не снял с плеча. Собеседник молча ждал продолжения.
— Ну, хорошо… ладно, старик… в нашу редакцию адрес?
— Пока тебе принёс. Лично. Почитай… скажешь…
— Ну так давай!
— Что, здесь прямо? — удивился Додик.
— А ты хочешь зарегистрировать рукопись, что ли, официально, тогда дуй на второй этаж в экспедицию, а потом ко мне.
— Нет, — вздохнул Додик. — Извини. У меня детство трудное было… недоедал… теперь плохо соображаю… пошли! Ты мне — список, я тебе — рукопись.
— Старик, а почему ты мне второй экземпляр даёшь? — поинтересовался Володя в кабинете.
— Понимаешь… моя Нинка-машинистка просто загнобила меня, что я каждую вещь по десять раз перепечатываю… а ты ведь без карандаша не умеешь… ну, а если потом сдавать надо будет куда-нибудь, что ж, опять перепечатывать.
— Расчётливый стал… — проворчал Володя, — да она небольшая! — он уселся за стол и покачал рукопись на ладони, — ты бы сам за два вечера махнул спокойно.
— Не, — перебил Додик. — Как начинаю перепечатывать сам, получается, что переписываю… правлю… режу…
— Ладно. — Володя выдвинул верхний ящик стола и опустил туда рукопись… — Только без звонка не приходи. Не знаю, когда выдастся минутка.
Под вечер позвонила Милка. В квартире никого не было, и Додик мог спокойно говорить по телефону, но по привычке только спросил: «Ты где?» И выслушав ответ, добавил: «Остальное при встрече!»
— Додик, я там больше не работаю, — Милка внимательно смотрела ему в глаза.
— Я знаю… там какая-то толстая тётка.
— Да, и Надюша перешла на почту… ты не догадался заглянуть…
— Не догадался.
— Додик, ну какой же ты недогадливый… — он вздрогнул от знакомой интонации, — может, тебе и не надо больше… где ты пропадал… — сказала она тихо с обидой, — я звонила, звонила… только там всё время твоя эта тётка хватала трубку… или вообще никого.
— А где ты сейчас… — откликнулся Додик.
— Я? — игриво перебила Милка, — сдавала экзамены… у меня сессия была.
— Додик! — воскликнула она совсем другим тоном, — поздравь!
— Замуж вышла? Скоропостижно?! — что-то разъедало его внутри, и он никак не мог сдержать раздражения.
— Зачем ты так, Додик? — поникшим голосом возразила Милка и сама удивилась своей уступчивости. — Я похвалиться хотела!
— Ну, прости… Хвались!
— Да ну тебя, Додик!.. Какой ты! — И он снова вздрогнул от знакомой с детства интонации — что же это такое?! Что за напасть?! Что за мука?!
— Какой? — спросил он, понурясь.
— Неуравновешенный! Вот какой! Я ещё экзамены сдавала! — продолжила Милка прежним голосом.
— Ещё? Какие?
— Догадайся теперь сам… хотела сказать — ты перебил меня! Догадайся!
— Не… я пас… ты непредсказуемая… ты…
— Ну, ну, говори, какая… — но Додик замолчал, поджал губы и развёл руками. Милке показалось, что она уже произвела эффект, и она выпалила, не в силах дольше сдержаться:
— Я сдала экзамены… в комсомольскую школу… и поступила!
— Куда? — опешил Додик, — куда?
— В комсомольскую школу, — еле проговорила растерянная Милка, она не ожидала такой реакции.
— В комсомольскую школу? Зачем? — его удивление было настолько искренним, что Милка даже огорчилась его непонятливостью и начала объяснять… она говорила, что сдала экзамены за второй курс в техникуме и ей зачли многие предметы. И что теперь она и получать будет больше, такая там стипендия, и возможностей больше — и поликлиника, и путёвки, и что там прекрасное образование широкого профиля, и командировки по обмену, даже за границу через «Спутник», а она так мечтала всегда… Додик рассеянно слушал и думал о своём, глядя на её возбуждённое радостью лицо, что ведь она тоже знала про повесть… что он закончил повесть… как он мог забыть… Милка знала про повесть… и теперь эта комсомольская школа… она никогда даже не намекала о такой возможности… у него вообще никак не связывались совершенно разнородные понятия: Милка и комсомол… всё путалось в его сознании: слова, произносимые сейчас Милкой, и то, как она пристально интересовалась его повестью… Тогда это не казалось странным, но сейчас… в нём опять всё напряглось и буквально дрожало, и спазм схватывал горло… ну, как же он мог забыть, и как мог довериться первой встречной… «В чём довериться?» укорял он себя, и «Почему первой встречной… теперь уже не первой встречной!» И он уже не мог говорить… только подумал, что это слишком много сразу… что за странное совпадение… «серый мыш»… Милка, комсомольская школа… Как хорошо было в больнице… ещё три дня назад он жил в совершенно другом мире и сам был совершенно другим.
Одиночество существует в мире, как античастица. Обнаруживает его самый чувствительный
