— Ты меня поздравить пришел или снова выяснять отношения… погоди… не перебивай… знаешь, чем он лучше? Он настоящий… погоди, Пал Силыч… я уж тебе к случаю все скажу, потому что сегодня мой день, так выходит… Он лучше тем, что настоящий…
— А я? — Все же врезался Павел Васильевич.
— Ты? — Татьяна склонила голову на бок и обвела его взглядом. — Мужик — классный… человек — современный… честно говоря…— и она усмехнулась…
— Ну, договаривай!
— Договорю. Режиссер — так себе… поэтому и начинаешь, как все нормальные люди, с лучшего, а потом… не обижайся, сам напросился: а кончить нечем… вот и все…
— Господи! И ты туда же! И что ж вы все сговорились? Настоящий! Чем же он настоящий?
— Писатель… А всех баб не перепробуешь…
— Ну, ладно. Спасибо за правду.
— А ты не обижайся. И не употребляй этого слова. Сам знаешь, нет его больше в русском языке…
— Господи, какой я был дурак!..
— Умней. Иду, иду…— крикнула она в темноту.
— Подожди… я ведь… умнеть еду…
— Ну…
— Надолго… в ссылку…— Потупился Павел Васильевич — Не поняла. — Татьяна сделала шаг обратно.
— В дружественную Болгарию спектакль ставить…
— Вот и прекрасно! Рада за тебя…
— Хотел тебя художником позвать… есть такая возможность…
— Нет, Паша, нет такой возможности… и забудь про это… тебе отдых нужен… опять же подумать… сосредоточиться… а я, честно скажу, в этом безвременье захлебнуться боюсь… вот и все… прощай Павел Васильевич…
Он так и остался стоять в кулисе. Монтировщики переругивались и кляли на чем свет стоит помрежа Светку, которая унесла куда-то ключ, мимо пробегали возбужденные актрисы, сменяя вокруг него резкие возбуждающие ароматы, шум переместился в коридор, где сейчас все готовились к 'совещанию' — премьеру отмечали тут же, в репетиционном зальчике, в котором уже были накрыты столы…'А…— махнул рукой Пал Силыч, — по-русски: клин клином… кто такая Светочка? Завпост что ли?' — И он направился на шум голосов…
Странные события происходили вокруг Автора, и он убеждался вдруг, что при своем видимом врастании в эту жизнь по мере взросления, на самом деле, мало что в ней понимает, и эта дикая фраза 'писатель должен изучать жизнь', которую приписывали советскому классику, вдруг перестала казаться ему такой нелепой и пошлой. 'Что я знаю о душах и мыслях этих людей, с которыми нечаянно столкнулся? Пожалуй, больше всего о том, кого меньше всего видел — всего два раза… но у меня в руках… нет в памяти… его стихи… в памяти? Да если бы не они, и пьесы бы никакой не было — это все странные совпадения! Странные? А может, я прошел мимо тысячи таких странных совпадений в этой жизни, которая заставляет людей прежде всего заботиться о своей безопасности, т. е. о закрытости и о маске, с которой они живут денно и нощно, часто даже на миг, не снимая ее хоть перед кем, перед близким другом или любимой женщиной… Настроение у него было скверное. Он досадовал на свою сытость, хотя по-правде сказать, никакой сытости-то и не было… был, наоборот, голод… по общению, работе… публикациям, выходу на новых людей и новые непривычные замыслы, которые смутно тревожили его постоянно и никак не формулировались, потому что при попытках принять определенные контуры, сразу сталкивались с установленными нормами и возможностями и падали с высоты на землю, разлетаясь на мельчайшие осколочки, так что общее 'не подлежало восстановлению', а удар и понесенные нарушения были 'несовместимы с жизнью'. Ура шаблонам! Он притащился домой совершенно разбитый и не предполагал никакого серьезного разговора, но Татьяна, увидев его и обернувшись через плечо, вдруг так его раскроила словами, что он просто рухнул в кресло:
— Можно подумать, что ты снова встретил своего поэта?
— Что??? Как ты могла… как ты догадалась???!!!
— Зачем гадать? В первый раз у тебя было такое же перевернутое лицо. Он что гипнотизер?
— Я его действительно встретил…
— И он потряс тебя новыми стихами?
— Нет. Совсем другим…— он начал рассказывать ей вперемешку сбивчиво и путанно, совершенно не в своей манере, все сразу растасовывать по папкам, о карпе и Соломоне, о неожиданной встрече с Сукиным, Солине, его перепуганной жене, ужине, молитве и…— ты знаешь, что меня больше всего поразило?…— он надолго замолчал, и Татьяна не прерывала тишины…— мне показалось, что когда он говорил Родина, о Родине… ну, словом это было не то, что я прочитал в его стихах!..
— Он врет?
— Не знаю…
— Может, тоже боится?
— Он? Чего?…читает молитву на древнееврейском…
— Это из детства…
— А может, его больше всего задело, что этот Солин его таким дуболомом представил… для таких людей…
— Солин? Не думаю, он для него чужой, получается, чуть не предатель… хочет уехать…
— А если он тоже чувствует, что ему здесь уже невмоготу, и вдруг эта мысль: уехать, а это так неожиданно для него, как предать самого себя?!
— Он? Уехать? Нееее-е-ет…— Он покрутил головой и уставился на Татьяну. Она сидела невозмутимо. Потом ответила, вставая…
— А что?…я бы…
— Что? — Удивился Автор…
— Надоело тут все до…— она крепко выругалась, махнула рукой и подступила к нему лицо к лицу…— ты что, слепой? Ты, бытописатель хренов? Слепой? Тебе нравится править пьесу, чтоб стала понятна этой бляди, с которой твой дружок никак расстаться не может?…
— Мой?…— скандал возник мгновенно и разрастался со скоростью взрыва.
— Уехала бы к… матери. Это тебе переводчик нужен, а ты там ни на фиг никому, а мне везде есть дело, и ни одна сука не будет считать петель в строчке, когда я платок для короля связала… и Сукин твой испугался…
— Он ничего не боится. — Автор покрутил головой.
— Себя. — Ткнула в него пальцем Татьяна. Нет страшнее зверя…— и ты тоже теперь, пока сам себе правду не скажешь, писать не сможешь…
— Ты прокурором не работала!? — Взорвался Автор…
— Что вдруг? — Сбила его Татьяна…
— Очень уж протокольно и безапелляционно… откуда знаешь?…
— Пока ты носишься, я с цельными натурами дело имею… с бесхитростными зайчиками и хвастливыми королями, с мудрыми шутами и прожорливыми людоедами, а они никогда не врут, потому что в сказках не надо мотивировать поступки… наоборот… их поступки — мотивы жизни… они совершают их… в отличие от нас, заменяющих все сомнениями, неврозами и таблетками…
— Господи, — он обнял ее и уткнулся в ее рыжую гриву, — только великим людям Бог посылал таких мудрых жен! Что же я должен сделать, чтобы оправдать это?!
— Ты же любишь тихие концовки… потому что в пафосе слишком много пустого места…
— У меня есть прозапас одна такая…
Утром он отправился к маме. Были у него в жизни маленькие открытия, которые со временем не теряли остроты новизны, и, каждый раз повторяясь, снова так же удивляли его. Он вошел в ворота кладбища и остановился — феномен возникающей тишины за оградой кладбища, монастыря — всегда поражал его. Вот — двадцать метров, пятнадцать даже, отделают его от шумной улицы… здесь другой мир.
