час… вперед идти всегда легче… и мне не нравится, как ты выглядишь… ты что, поссорился со своей женщиной… прости, женой… матерям редко нравится сыновий выбор… они ревнивы, как все женщины на свете, но нет ничего точнее женской интуиции… думай, сын, думай, я учила тебя этому всю жизнь… этому! Учила!.. Я же так жила тобой… по-моему мы теперь не скоро увидимся… но не забудь придти попрощаться…
— О чем ты, мама?! Мама!.. — Но она больше не откликалась. Он сидел, повесив голову, опираясь руками на колени…
— Эй, ты што? — Люба тронула его за плечо…— Тебе плохо?.. — Он поднял на нее глаза, долго смотрел, качая головой взад-вперед, вроде бы в знак согласия, и потом тихо сказал:
— Мне хорошо… теперь мне хорошо
Отрыжка
Река времени с шумом врывалась в узкую горловину. Под этот шум вскипали бесконечные споры на кухнях и в тихих углах квартир, они кончались ссорами друзей и бессоными ночами супругов, проклятьями живущих на разрыв детей, фанатичными воплями стариков и насмешливым недоверием внуков. Шла тихая гражданская война. Неугодных выбрасывали за борт, а сильно шумливых и глумливых, не желавших воспользоваться удачей, прятали в проверенные подвалы, пропитанные кровью и криками истязаний. Шаг через ту самую 'черту' был шагом без права возврата… навсегда… неизвестность и пустота пугали многих, безвестность и простор привлекали убежденных и отчаявшихся. Рушились семьи. Рвались любовные привязанности. Разноречивые письма, просочившиеся с оказией, только распаляли пламя 'возгорешееся из искры'… и все было правильно в 'их' теории: 'и верхи не могли, а низы не хотели'… у слова еврей появился новый синоним: 'шанс'! Пусть через боль и грубые страдания души и тела, как предписано этому народу, но верный шанс пересечь черту оседлости… смешанные браки стали желанным козырем, а те Шапиро и Рабиновичи, что прятали свою 'проказу' под бгополучным пятым пунктом 'коренной нации', вдруг вспомнили о своих корнях и бежали в Загсы и синагоги за подтверждением истинности проклятого происхождения… пресс власти так придавил камень, что еще чуть, еще одно маленькое движение круга, и кровь затопит всех: и нижних и верхних… Страх, никогда не покидавший эту землю, пропитавший все и всех, переполнил каждую клеточку, каждый атом…'Что вам надо для счастья?' — Спрашивали еврея, и он отвечал: 'Купить один метр границы на полчаса!'…
Почему же судьба свела этих разных людей? Это время вошло в свою стремнину. Они еще не знали, что им предстоит, но ощущение перемен не давало каждому покоя, и в грохоте потока обостренным слухом они все яснее улавливали голоса и, главное, голос своей молчаливой души, резонирующей с ними…
Проснувшись от младенческой спячки, подхваченные этим потоком, люди впадали в творческую бессонницу, от которой не излечишься, которая кончается с первым словом Кадиша, но и в последний миг успевает неотвратимо заразить души всех соприкоснувшихся с ней…
Да, все смешалось в этом доме. В подвалах котелен возникали полотна, которые прежде их создателей пересекали океан и приносили им всемирную славу, профессора в коптерках ночных сторожей записывали формулами процессы космогонии, машинистки печатали пятые, 'слепые' копии пьес и романов на папиросной бумаге, и 'списки' перекрывали типографские тиражи. Вся страна могла разом прочесть одну книгу. Знаменитого и запрещенного сатирика приглашали на 'самый верх', то в баньку, то на дачу, с его смехом сквозь слезы…
Каждый стремился к цели по-своему, у каждого это была своя цель, и никто не задумывался, что она, в общем-то, по сути, у всех одна и та же… бесхитростный и прямолинейный старик, невольно перешагнувший страх; идущий с иступленным вызовом ученый; ступающий с осмотрительностью и чутьем зверя разведчик; драматург, начавший новую пьесу на кладбище, и десятки, сотни людей, связанных с ними явными и невидимыми проводами чувств и отношений…
Наденька тоже оказалась в этом стремительном потоке и не знала, что делать. Она чувствовала совершенно противоположно происходяшее прилагаемым усилиям. Чем больше она старалась надавить, ублажить и этим купить талантливых подопечных, тем быстрее пустели их ряды вокруг нее. Оставались послушные, серые, готовые подобострастно соглашаться, приближаться иногда на непозволительно короткое рассстояние. Она переживала, ибо старалась искренне и верила во что-то хорошее… часто подумывала, что, вероятно, оказалась в жизни не на своем месте… что ей предначертано быть благополучной женой… она разглядывала себя в зеркало и думала: 'Если бы я была мужиком…
Но те, кто лип к ней, были плоскими и бесперспективными, а тот, кого она выбрала, отдалялся, отдалялся, и она чувствовала, что малейшее усилие удержать только отталкивает его еще дальше… иногда в сознании возникал муж, но уже как мелкое обстоятельство жизни. Не жалко даже, казалось, вложенных в его восхождение усилий… ей было мало — остановился он, охладела она… Разлука, распаляющая истинную страсть, настоящее чувство, спокойно размежевала их… она только сожалела, что потратила зря столько времени…'А может, я правда, 'сука в ботах'? Ей даже уже и больно не было от этих слов Пал Силича…
Она набрала номер Автора и попала прямо на него. 'Может, начинается удачная полоса… — Мелькнуло у нее до того, как прозвучали первые слова. Ей пришлось долго уговаривать его, и когда надежда совсем заплутала в дебрях 'мы можем еще сделать много хорошего', 'вашему таланту нужна поддержка', 'я не собираюсь нарушать Ваши творческие планы', он вдруг неожиданно согласился встретиться…
Однако, и разговор с ним не принес ее душе облегчения. В тайне, не формулируя вслух, она надеялась затеять снова какую-то совместную работу Автора и уехавшего Павла Васильевича, и, таким образом, опять часто общаться с ним… восстановить то, что казалось потерянным навсегда… но ничего не получалось. Они в разговоре произносили какие-то слова, но думали каждый о своем, совершенно неизвестном и неинтересном другому.
Автор о последнем разговоре с Таней: 'от блядей я тебя отмою… от этой суки будешь без меня сам отмываться… Ему казалось, что она несправедлива к Надежде Петровне, хотя в глубине души точил червячок…'очень похоже на то, что Таня права… а эта смазливая лиса… так люди и попадаются… Куда? Зачем? — И вопросы не формулировались, и ответы плыли, как щепки по реке мысли…
Надежда Петровна говорила и вспоминала, где она видела объявление о туристической путевке в Европу… что надо прервать эту полосу жизни резким поворотом… она всегда так делала, когда заходила в тупик, меняла ритм жизни, чтобы оглядеться и принять решение…
Оформление и сборы заняли не много времени… номенклатура… тем более, что путевки распределяла Маша из их же ведомства… они отправились в аэропорт вместе на такси с легкими новенькими чемоданчиками (с колесиками и вытягивающейся ручкой), купленными по такому случаю…
В зале было немного людей. Табло уверенно подмигивало любопытствующим и ловко перебрасывало строчки с названием приземлившихся рейсов и рядом рейсов отправления… они уселись на пластиковые кресла напротив и смотрели на эту фантастическую игру перемещения судеб… здесь будто чувствовалось дыхание времени, в этом веере названий городов, авиакомпаний и цифр… сама по себе легкость передвижения, уверенность, что через три часа окажешься на другом конце Европы, а через семнадцать в Мельбурне, создавали необыкновенное настроение…
'Как хорошо, что я это придумала!' — Размышляла Наденька… она сама 'выезжала' заграницу впервые. Маша сидела рядом, прикрыв глаза, ее одолевали другие мысли — она вспоминала, все ли внесла в список необходимых покупок для мужа, детей, родственников, знакомых и сувениров для 'нужных людей'… нелегкое дело… Она уже не первый раз совершала такие туры, одевала двух дочерей… всю семью… получалось очень выгодно… лучше, чем доставать те же вещи у перекупщиков здесь…
Вдруг, что-то неуловимое послышалось в зале ожидания… шорох… гул голосов… движение воздуха… обе женщины повернули головы. Из одного конца зала в другой медленно и как-то обреченно двигалась темная масса: тележки так нагружены чемоданами, что не видно было идущих за ними людей… они, как самоходные груды скарба, шурша колесиками, плыли побуждаемые чьей-то волей. Выливаясь из-за поворота, эта темная лава надвигалась на свободное пространство, вытесняя из него, казалось, свет и
