Я пытаюсь повернуться на голос и рассмотреть его обладателя. Мне это не вполне удается, но все-таки я уличаю справа пухлую женщину с плотоядной улыбкой. Почему-то мне само собой становится понятно, что это заведующая клиникой, и я тут же, все еще с открытым ртом, а потому совершенно нечленораздельно, начинаю протестовать.
Как ни странно, заведующая меня моментально понимает, но отбивается от моего отчаяния лишь дежурными фразами и вздохами:
– Ничего не поделаешь – смена кончилась, вон уже свет гасят в коридорах.
Я пытаюсь выть.
Она в ответ сострадает, но пассивно:
– Понимаю, с такими зубами домой никак нельзя, но и помочь ничем не могу. Разве что…
Тут она выдерживает нарочитую паузу и бормочет, направляясь к выходу:
– Разве что практиканта какого найду, чтобы замазал тебе твои дыры.
И она тоже уходит.
А я остаюсь, вне движения, вне времени (часы искрошились) и вне разума, который медленно затухает с каждым отдаляющимся слегка подшаркивающим шагом заведующей.
Дальше ничего не помню. Только то, что проснулась, и сон при этом не убежал из памяти. Сохранился во всех деталях. Так что если я сосредоточусь, смогу пересчитать фрукты в авоськах моего врача.
Но какой в этом смысл?
Глава 10. Еще один отец
Все эти размышления и сны о врачах навеяли еще одну тяжелую мысль: меня никто не насиловал, пока я была в беспамятстве – все было гораздо проще и стерильней. Надо мной поставили эксперимент и сделали искусственное оплодотворение семенем другого пациента с тем же, что у меня, а может, и совсем иным недугом.
Врачи – хитрые, тянутся к познанию, а материала им маловато, вот они и пользуются нами, пока мы спим.
Спим сами по себе, блуждая мыслью в лабиринтах фантазий, а то и подкачанные ими специально. Чтоб не проснулись, когда не надо, и не заметили, как они над нами колдуют.
В моем случае их интересует, как два генетических заболевания и плюс к этому два курса лечения суровыми препаратами скрестятся в одном слабом организме.
Да ведь на этом же деле можно диссертации писать! А то и еще круче: богами себя возомнить, творцами нового бытия, искаженного вмешательством химии и кастрированной совести.
О, да! Они настоящие кастраты духа. Для них нет ничего святого, а потому им совсем не западло подоить какого-нибудь бедолагу, вроде того, что играл в столовой с подошвой тапка, а потом залить его мутировавшую сперму в лоно такой податливой до новой жизни девушки, как я.
И ребенка они у меня обязательно отберут. Предъявят претензии на собственное творение и заграбастают в лаборатории на анализы. И мой ангелочек будет лежать в пластиковой жесткой люльке, весь истыканный трубками: и в вены, и в позвоночник, и в головной мозг.
Так, мне надо срочно что-то придумать. Надо спасаться от этих липовых ученых с недописанными докторатами. Надо уехать, спрятаться, пересечь границу и сменить имя.
Имя – легче всего, у меня их в запасе миллион. Надо только выбрать и оформить официально.
А где взять деньги на билет? Не проблема – надо будет, достану. Заработаю. Или, в конце концов, можно и у людей попросить прямо на вокзале. Мол, люди добрые, моего ребенка хотят отобрать у меня на эксперименты. Помогите материально, и я уеду так далеко, где о лекарствах даже не слыхали. Например, в Сибирь – в тайгу, к тайным искателям золота и живой воды, в которую я окуну своего ребеночка и он исцелится от всей той дряни, которую они в него намешали.
И я исцелюсь. Но так, чтобы все-таки иногда играть с кентаврами.
Люди добрые услышат мою песню и помогут, кто монеткой, кто хрусткой бумажкой. Ведь они же еще остались, эти добрые люди, правда? Насколько я знаю, остались только на вокзалах, но мне как раз туда.
А остальные люди все стали злыми. Они насилуют беззащитных больных и оправдываются тем, что с шизофреничками можно не церемониться.
Они делают нам уколы, раздвигают нам ноги и вливают в нас животворящий яд. Они кромсают нас на части.
И их становится все больше, они повсюду. Вот почему добрые люди вынуждены скитаться по вокзалам – они вечно перемещаются, они бегут от засилья злых.
Ах, как же я боюсь вас, злые, и как ненавижу.
И жалею вас тоже, потому что многие из вас не виноваты. Вы просто подцепили эту заразу, а больными почему-то считаете нас.
Не надо, не прилепляйте нам ярлыков. Мы ведь можем ответить. Потому что нас, больных, тоже немало.
Потому-то вы так и стремитесь нас изучать. Потому-то и ставите на нас эксперименты и пишите диссертации.
Вы боитесь нас и хотите знать о нас все-все-все. Чтобы распознавать нас в толпе. Чтобы отлавливать нас на вокзалах. Чтобы ни один не ускользнул.
