понять, который унижает, оскорбляет и мучает своих собратьев, стоящих ниже его.
Жизнь, смерть! Ежедневное убийство, которое питает за счет животных, эти тяжелые и
горькие проблемы безжалостно теснятся перед моим разумом. Несчастное
противоречие. Давайте надеяться на существование другой сферы, в которой основание
и жестокие судьбы не коснуться нас». Историк Мишле, казалось, верил, что мы не
можем жить без убийства.
Другим, кто признает утешение грехом в том, что мы не можем жить без того, чтобы не
убивать, был Артур Шопенгауэр. Шопенгауэр оказал большое влияние на процесс
проникновения восточных идей на запад и в нескольких пассажах он показал
контрасты между «отвратительным» отношением к животным, преобладающем в
западной философии и религии с таковыми в буддийской и индуистской сфере. Его
стиль изложения и полемики — острый, презрительный, насмешливый со множеством
острого критицизма западных позиций — звучит вполне современно даже сегодня.
После ряда обычных острых пассажей, Шопенгауэр быстро сосредотачивается на
вопросе убийства ради пищи. Он приходит к отрицанию, что человечество способно
жить и выжить без убийства для питания (он прекрасно знаком с ситуацией в Индии в
этом отношении), но свое мнение он провозглашает так: «Без животной пищи в
условиях Севера человеческая раса не сможет даже существовать». Хотя Шопенгауэр и
не ставит исходным пунктом вопрос о географических различиях, он добавляет, что
смерть животного должна быть выполнена как можно более «легким способом», при
помощи хлороформа.
Даже Бентам, ясно изложивший необходимость расширения прав существ
нечеловеческого происхождения, закончил изложение своей точки зрения так:
«...имеется очень хорошее объяснение, почему мы причиняем им страдания, потребляя
их в пищу, поскольку нам нравится есть; мы делаем лучше для них и никогда не делаем
хуже. Они не имеют этого длинного затяжного периода предчувствия и ожидания
будущей нищеты и несчастий, который мы имеем. Они обычно страдают и умирают на
наших руках и всегда как можно быстрее и посредством способа, причиняющего
наименьшую боль, чем тот, который неизбежно ожидал бы их, находись они в
природных условиях».
Как бы тщательно не прорабатывались теоретические возможности малоболезненного
убийства, массовые убийства животных для питания не будут и никогда не были
малоболезненными. Когда Шопенгауэр и Бентам писали свои труды, забой животных
был еще более ужасающим делом, чем сегодня. Животных принуждали покрывать
большие расстояния пешим прогоном, направляясь на бойню погонщиками,
заинтересованными лишь в том, чтобы закончить перегон как можно скорее. Стадо
может провести в пути два или три дня, пока попадет на забойный двор, находясь это
время без пищи и, возможно, без воды; затем они будут зарезаны варварскими
методами без каких либо форм предварительного оглушения. Несмотря на
патетические слова Бентама, они после пережидания в загоне войдут в забойный двор и
ощутят обонянием запах крови их товарищей.
Вильям Пэли, так же, как и Дарвин, придерживался по отношению к животным
нравственной позиции ранних поколений, хотя он и снес интеллектуальные
фундаменты этих позиций. Он продолжал обедать мясом тех самых существ, которые,
как он говорил, были наделены талантами и способностями любви, памяти,
любознательности и симпатии друг к другу. И он отказался подписать петицию,
обращенную RSPCA (Королевское общество по предотвращению жестокого обращения
с животными) в прессу о законодательном контроле над экспериментами на животных.
Его последователи сошли с избранного ими пути, заявив, что хотя человек и является
