конь. Тогда уж прячься-не прячься, а выловят воины в лесу всех без труда и день-другой придется отлеживаться на полатях от
Собравшись с духом, последыш выглянул из-за спины брата. Впереди, за черными зубьями тына, стояло зарево. До самого неба, до самых высоких звезд взлетали снопы искр. Доносился треск большого пламени.
Красные отблески огня трепетали вверху на листьях.
И внезапно из клубившейся за тыном красноты, поднялся сильный голос отца.
Все Туровы братья замерли, затаили дыхание.
Отец, князь-воевода Хорог, зачинал
Последыша сладко зазнобило, и он стал засыпать против желания. Глас отца уже стал казаться ему гласом того резноликого и всевластного в своем молчании и неподвижности столпа, что глядел с возвышенности поверх дружины, поверх лесов и Турова града.
Рука Коломира крепко ухватила молодшего за шею, и он, не успев очнуться, стукнулся лбом в бревно тына. Но тут же ему в глаза из щели в тыне ударили стрелы света и коротко ослепили.
Когда наконечники ослепительных стрел растаяли в слезах, последыш стал видеть: во дворе Дружинного Дома мощно пылал огонь, запечатленный угольными очертаниями людей. Воины чудились небывало худыми, и последыш догадался, что все они обнажены, как бывало раньше в горячем доме на берегу реки. Отец -- последыш сразу узнал его, хотя князь был виден лишь черным бесплотным рисунком на текучей огненной плоти, -- отец поднимал правую руку, вдвое удлиненную чудесной прямотою меча...
Княжич запомнил, как отцовский меч опускался, проникал в плоть огня, вспыхивал молниевым блеском, и вновь поднимался-восставал из огня вверх, сразу чернея, сразу превращаясь в смертоносную тень...
и было самое запретное для глаз молодших.
меч скользил по пламени, как падающее с неба черное перо сокола Перунова, и превращался в упругую мужскую плоть, наделяя плоть своей вечной Перуновой силою.
Тогда у последыша перехватило дыхание, и перед ним из тьмы, клубившейся над пламенем костра, проступил и придвинулся вплотную к самому тыну нечеловечий столп Перуна-бога, его резной лик с черным шрамом трещины и черными, как ночь в лесу, глазницами, древесный лик, освещенный огнем снизу сильно, до медного блеска.
Когда последыш очнулся, то не помнил, как оказался по другую сторону того невысокого тына, стерегшего Дружинный Дом. Может быть, Коломир поднял его от земли своей сильной рукой и так перенес через тын.
Там, где последыш очнулся, было совсем темно. Стояла перед ним стена, колыхалась терпким духом гари и мха. И на той стене, словно лоскуток неба в черной туче, сияла, тянулась короткая полоска света, которую ему очень захотелось потрогать рукою.
Кто-то из братьев загородил сияющую полоску, но Коломир отодвинул того в сторону, и тогда падающей звездой сверкнул глаз Уврата.
Коломир заглянул в заветную щелку, и снова взял младшего брата за шею:
-- Гляди!
Последыш напугался света, вдруг распахнувшегося в его глазах, а его шея сразу заныла в сильной руке брата.
В свете, что открылся ему, последыш увидел, как две белые женские руки неторопливо, умело распускают косу и превращают ее в чудесную золотую реку. Пальцы шевелились так гордо, будто кому-то показывали свое колдовское умение. Золотая река бежала вниз по обнаженному телу и растекалась по бедрам, прикрывая лоно.
Последыш смотрел и начинал потихоньку бояться, что та чудесная река вот-вот достигнет его, подхватит и понесет прочь от рода, от братьев, от света -- в ночную тьму.
Внезапно появилась сильная десница, огромная мужская десница, покрытая выгоревшим, как осеннее поле, волосом. Рука подхватила сбоку золотой поток и отвела его прочь. И последыш тут же увидел посреди света самую сердцевину тьмы -- бездонную тьму между женских бедер. Бедра содрогнулись и разошлись в стороны, будто створы ворот кремника.
В тот же миг, схваченный небывалым страхом, последыш отшатнулся от стены. Земля закачалась под ним, разверзаясь в стороны, и он, вскрикнув, стал проваливаться в бездну.
-- Сиди тихо! -- рявкнул Коломир последышу в самое ухо, схватив его и крепко встряхнув.
Старший брат сам приник к стене, а младший остался сидеть на земле рядом с ним и только ухватил брата за щиколотку, еще страшась, что его, последыша, вот-вот закружит и все-таки утянет в бездонную тьму.
Сквозь дубовую стену ему послышался вздох, похожий на шум воды, другой, а из третьего вздоха, как эхо из колодца, донесся короткий стон.
И вот из Дома сквозь несокрушимую дубовую стену стали доноситься одни только стоны. Частые и ровные, те стоны словно выталкивали друг друга во тьму, и в такт с ними принялись упруго вздрагивать и дышать земля, сама стена, и весь ночной мрак.
Последыш, крепко держась за Коломира, чувствовал, как и старшего брата начинает охватывать дрожь, но уже не боялся того, что земля снова разверзнется. Он не боялся провалиться в бездну вдвоем со своим старшим братом.
Коломир же вдруг как будто одеревенел, содрогнулся всем телом и сам издал короткий хриплый стон. В следующий миг старший брат весь ослаб и опустился на землю рядом с молодшим. От брата пахло разбитыми перепелиными яйцами. В узком движении света у Коломира на лбу звездами блеснули крупные капли пота. Брат тряхнул ногой, сбрасывая с себя младшего, будто надоевшую в долгой дороге обузу.
-- Отпусти,-- велел он, потом помолчал и сердито добавил: -- Мал еще.
С тех пор последыш долго полагал, что отец вместе с дружиной уходит в лес, а потом спускается в женское лоно, чтоб родиться вновь -- очищенным от всякой замежной скверны.
С порога святилища старый жрец Богит увидел, как над далеким Дружинным Лесом поднялась темная птица и полетела на полночь, быстро тая в небесах. И Богит прозрел, что эта хищная птица-мысль, выпущенная княжичем, оставила за собой весь Дружинный Лес пустым, выклевав из него всю лесную силу вместе с древними оберегами.
А княжич в тот миг, в ту стигму бытия, когда сорвалась с его век не известная в тех краях птица, обрел новую мудрость, глубиной не менее, чем в половину священного озера Даждьбога.
Княжич прозрел-догадался, что тайная щелка из леса в Дружинный Дом была проточена вовсе не его старшими братьями, вовсе не Коломиром.
Вооружившись ножиками, кремнями и ракушками, молодшие двенадцатого колена Турова рода только обстругивали и обтачивали края этой щелки, стараясь навсегда оставить для будущих поколений малых на этой запретной для них стене свою мету, свой тайный труд. Первым -- тем, кто прикоснулся к дубовому срубу заточенным острием или сколом камня -- мог быть и отец, когда был не старше Коломира, и отец отца, и прадед.
Старшие рода конечно же знали обо всех вылазках молодших. Отец знал и о тайной тропе, и о раздвоенных деревьях. Когда-то они принадлежали ему самому. Следы и тропы передавались молодшими по наследству со своими особыми преданиями.
И тот, кому первому померещился грозный ворон среди ветвей дуба, тот и оставил его там, наверху, тенью своего нечаянного страха, страха, сразу вросшего корнем-пуповиною в память всего рода. Остальные же, шедшие следом в иные лета, ублажали ворона данью и лишь укрепляли его силу, силу пернатого морока, своими заговорами и своими собственнными страхами, без которых лес оставался бы совсем пустым, постыдно опасным для человека разве только своими безгласными хищниками да злыми инородцами. И ветер, которым баловал леший, поднимался всего лишь следом пугливого дыхания
