— Пусть выходит за тебя. Так и приказал: к моему возвращению из рейса чтобы забраковались. И добавил: говорит тебе, Анна, Сергей Шмыгов, а слово Шмыгова веское — по пуду буква.
— Сколько вы о вашей соседке рассказываете, а я ее ни разу не видел, — сказал Шарутин. — Какая она все-таки из себя?
— Уже говорил тебе — невредная. Кто говорит, даже красивая. В общем, все на месте, что требуется. Тимофею будет жена подходящая.
— Что же она ответила на ультиматум? — полюбопытствовал штурман.
— Смеялась. Что с нее возьмешь? Сказала: что-то Тимофей мне пока не объяснялся. Короче, Тимоха, бери быка за рога, а корову за бока. Завтра объяснись: хочу тебя, Анна, и точка на твоей одинокой судьбе. По-другому говорить запрещаю.
— Подсуропил ты мне, Сергей! — Тимофей все качал головой. — Чтобы так разговаривать с ней!
— Только так. Шмыгов друга в беде не оставит, это знай твердо. Теперь второе. Готовься ко второй перемене судьбы. В следующий рейс возьму тебя с собой. Хватит землю топтать, сделаю из тебя моряка.
— Да у меня голова кружится, чуть волну увижу! И плавать не умею. Какой из меня моряк?
— Неважно, что голова кружится и что не плаваешь. Научим. Тебе скоро жену содержать, а у нее дочь подрастает. Не на сухопутные же свои барыши! И потом знай: я к тебе второй год присматриваюсь. Будет из тебя моряк!
Шарутин выпил еще рюмочку и пошел к Мише. Нейлоновая рубашка, принесенная штурманом, пришлась Мише впору. Штурман сам вывязал другу галстук. Миша покрасовался перед зеркалом.
— Аполлон! — восторженно воскликнул Шарутин. И уже обыкновенным голосом добавил: — Хватит вертеться перед зеркалом, а то сам в себя влюбишься. Был такой печальный случай в древности с неким Нарциссом, хорошего ничего не получилось.
Праздничный вечер с танцами был устроен в клубе вагоностроительного завода. Миша с Шарутиным на торжественную часть опоздали, а к танцам успели. Миша встал в стороне и осматривался, все были незнакомые, он уже стал досадывать, что согласился пойти в клуб. Шарутин, пропавший в толпе, привел к нему Катю.
— Танцуйте, дети мои, — сказал он великодушно. — Уступаю тебе, Миша, первенство и не требую за это чечевичной похлебки, как сделал в старину один известный исторический деятель. Но второй танец мой, помни это.
Миша танцевал плохо, но Катя с таким увлечением кружилась, что его неумение не мешало. Она очень рада с ним встретиться, о том совместном воскреснике у нее остались самые лучшие воспоминания. У них в клубе часто бывают вечера, она приглашает Мишу приходить. В дни, когда нет танцев, показывают кинокартины, тоже захватывающе интересно.
Первый танец закончился, и Катю перехватил Шарутин. По залу шла Анна Игнатьевна, Миша пригласил ее на танец.
— Век вас не видел, — сказал он, танцуя.
— Всего три недели, — поправила она весело.
— Неужели три только недели? Как же медленно шло время!!Вы не заметили?
— Нет, не заметила. У меня время всегда идет одинаково. А вот у Кати, с которой вы только что танцевали, время тоже замедлилось, она с нетерпением ждала этого вечера. И она часто вспоминала, как вы хорошо с нами работали. Мне кажется, вы произвели на нее впечатление.
— Мне это все равно, — сказал он равнодушно. — Я о ней не думал. Другая у меня на уме.
— У вас есть другая девушка? — сказала Анна Игнатьевна с сожалением. — Жаль Катю, она огорчится. А почему вы не привели с собой свою подругу?
— О вас я думал! С того дня, как повстречались у памятника, все о вас думаю. А когда вы посмеялись надо мной на воскреснике, так особенно!
Анна Игнатьевна попыталась освободиться, он не пустил. Танец был в разгаре.
— Почему вы меня не уважаете? — сказала она с упреком. — Чем я заслужила такое обращение?
Он смешался.
— Вот еще — не уважаю! Нет, серьезно — очень думал о вас.
Музыка кончилась. Анна Игнатьевна быстро отошла. Настроение Миши вконец испортилось. Катю окружили заводские пареньки. Шарутин опять где-то пропал. «К чертовой матери, — думал Миша, — наплюю на все и потопаю домой, нечего мне делать на чужом празднике.» Он пошел к выходу.
В вестибюле Анпилогова принимала от гардеробщицы пальто.
— Надо бы докончить разговор, Анна Игнатьевна, — подойдя к ней на улице, сказал он с угрюмой вежливостью. — Кстати, провожу. Ночью небезопасно, сами знаете.
Она кивнула головой. Несколько шагов они прошли молча. Потом он заговорил. Что она имеет против него? Слова его всегда мягкие…
Она сказала с досадой:
— Да не в словах дело. Вы нехорошо на меня смотрите.
— Смотрю, как на всех женщин.
— Именно. Как на всех женщин, за которыми ухаживаете. Для ухаживаний я вам не гожусь.
Нет, он и не думал за ней ухаживать. Ухаживания ему не по характеру. Пережиток, смешной в век равноправия. У мужчин с женщинами сейчас норма — договоренность, а не ухаживания. Он к ней — ты мне нравишься, давай встречаться. Она ему — можно встречаться или — не хочу, проваливай поздорову. И всё. Идеальная простота.
— Та самая простота, которая хуже воровства.
Он с насмешкой посмотрел на нее. Идеалов ищете? Между прочим, в любви и воровство — законно. Поцелуй украдкой, а если серьезное свидание, так запершись, по принципу: бог послал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел.
— Это не мой принцип. Я женщина старой школы.
— Где вы, кстати, живете?
— Уже надоело провожать?
— Приятно идти, хочу продлить удовольствие.
— Живу в бывшем доме.
— Почему в бывшем?
— Разрушен очень. Третий год обещают приступить к восстановлению и третий год откладывают.
С проспекта Победы свернули на Кутузовскую. Анна Игнатьевна сказала, что с завода обычно возвращается этой дорогой. По зеленой, в цветах, Кутузовской прогуливаешься, как по саду. Миша согласился: улица хорошая, хотя на ней ни магазинов, ни кафе — для веселья такие улицы мало пригодны, а к прогулкам располагают.
Анна Игнатьевна свернула в плохо освещенную улицу. Сперва шли восстановленные дома, затем стали попадаться развалины. В руинах промелькнули две мужские тени. Анна Игнатьевна ускорила шаг. Миша сказал:. — Вы, оказывается, трусиха?
— Ужасная! Ночью иду домой, дрожу от каждого шороха.
— Со мной не боитесь?
— С вами я побаиваюсь другого.
Если бы она не сказала так, он вежливо довел бы ее до дому, чинно раскланялся. Вдруг озлившись, он схватил ее, стал целовать. Она вырвалась, побежала вперед.:
Он молча смотрел ей вслед. Болван, дубина безмозглая! На старуху польстился. Нужна тебе старуха! Он зашагал назад, удивляясь и негодуя. Вот уж невозможная баба, отбивалась, будто ее душили. Радуйся, что молодой парень тобой увлекся, ноги мне целовать надо, а не отбиваться, дуреха ты!
У дома, где мелькали тени, он остановился. Сдурел, совсем сдурел! Отпустил женщину одну в развалки. И она, идиотка, неслась, не помня куда!
Он побежал обратно по темному переулку. Липы шумели раскидистыми кронами. Он остановился,
