прислушался. Издалека донеслось испуганное восклицание. Он кинулся на крик. К Анне Игнатьевне приставали два подвыпивших парня, один низенький, другой повыше. Высокий схватил ее за руку, она вырывалась.
— Ладно, не кочевряжься, мы хорошие! — услышал Миша пьяный голос. — Ну, поцелуем, ну, обнимем, пятна не останется!
— Пустите, я позову на помощь! — крикнула она и вырвала руку.
Она побежала, они, захохотав; припустились за ней. Миша нагнал низенького, ударил его в плечо. Парень пошатнулся, позвал товарища.
— Наших бьют! — закричал высокий, оставив Анну Игнатьевну. — Что такое? Кто позволил?
Он бросился на Мишу. Миша едва успел ответить на удар, как налетевший низенький боднул его головой. Миша пошатнулся, низенький ударил кулаком в живот. Охнув от боли, Миша свалил низенького на землю; Теперь остался один высокий, он после крепкого удара отступил. Миша услышал отчаянный крик Анны Игнатьевны — низенький выхватил нож, она, вцепившись в его руку, пыталась не пустить его к Мише. Миша с такой яростью вывернул локоть нападавшего, что тот, завопив, выронил нож и опять повалился на землю. Миша ударил его ногой, схватил нож и кинулся на высокого — в руке у того тоже сверкнуло лезвие. Высокий помчался к ближайшему разрушенному зданию, за ним удрал и вскочивший второй. Миша кинулся было вслед, но Анна Игнатьевна обхватила его и твердила:
— Не пущу! Не пущу!
И лишь почувствовав, что ярость в нем утихает, она перестала кричать: «Не пущу!» и разжала руки. Миша со смехом показал трофей:
— Храбрецы! К одинокой женщине сильны разбежаться, а мужика побоялись.
— Выбросьте эту мерзость! — с содроганием попросила она.
— И не подумаю! Или на память оставлю, или в милицию занесу. — Он взял ее под руку, заглянул в лицо. — А вам не везет, Анна Игнатьевна! От меня убегали, а на кого угодили? Как же теперь прикажете мне держаться?
— Проводите меня, Миша. Одна я и шагу побоюсь сделать. От пережитого испуга она ослабела, шла медленно. Они приблизились к большому дому.
— Вот те на! — сказал Миша с удивлением. — Знакомое местечко! Тут же Тимофеевы хоромы.
— Тимофей — мой сосед.
— Ах, вот оно что! Что же он вас не встретил? Он же всегда встречает с завода соседку — вас, вероятно.
— Он сегодня провожает в море Шмыгова. А я сказала, что дойду с друзьями без приключений.
— И, точно, дошли. Правда, не с друзьями, да и приключения были.
Она поднималась с трудом, на каждом этаже отдыхала. Перед дверью ее квартиры он сказал:
— Бледны вы — страх! Не вызвать ли врача?
Она покачала головой, силилась улыбнуться, но дрожащие губы не складывались в улыбку.
— Тогда поднимите дочку, пусть заварит чаю покрепче.
— Варя выпросилась ночевать к подруге.
— Может, остаться? Нехорошо покидать вас одну в таком состоянии. Я могу пристроиться на диване или на полу.
Она кивнула.
— Посидите несколько минут, я успокоюсь…
— Я не тороплюсь, можете не волноваться. Да придите же в себя!
Он дружески положил ей руку на плечо. Рука была в крови.
— Вы ранены! — вскрикнула она. — Боже мой, вы ранены!
— Не моя, того низенького. Он поранил себя, когда я вырывал нож.
Она протерла ему полотенцем руку. Раны на руке не было. Она с облегчением сказала:
— Я не простила бы себе, если бы вы пострадали из-за меня. А теперь, пожалуйста, уходите.
Он стоял и смотрел на нее, дыхание, у него опять стало неровным. Она хотела отойти. Он обнял ее, целовал лицо и шею. И сейчас у нее не было сил и не было желания отбиваться.
19
Он лежал, утомленный и довольный, и все говорил. Анна Игнатьевна положила руки под голову, смотрела в потолок. На потолке бегал зайчик от уличной лампы, лампа раскачивалась — опять с моря налетел ветер. А березка, выросшая на балконе, так перегибалась, что порой закрывала мятущейся кроной все окно. То, что произошло у Анны Игнатьевны с Мишей, было и хорошо, и плохо — она не знала, чего больше, хорошего или плохого.
Миша говорил о ней. Она покорила его с первого взгляда — он сказал с «первого глаза». Он закрывает глаза и видит, как она идет вдоль братских могил. После второй встречи дошло до того, что дня не проходило без мысли о ней. Про себя твердо постановил: добуду Анну! А что он задумает — все! Из-под земли достанет, из облака утянет!
— Ну, и как — добыл Анну? — спросила она.
Он захохотал, притянул ее к себе. Он делом доказывал, что добыл ее. А было непросто, ох, непросто — признавался он, счастливый. Как же она отваживала от себя! Но он знал — рано или поздно они подружатся. Такими парнями женщины не разбрасываются. Она ведь одинокая, а свято место пусто быть не должно.
— Вот как? Чем же ты заполнишь мою пустоту? В мужья себя предлагаешь, что ли?
Он смеялся еще счастливей. Зайчик на потолке уже не метался оголтело, а перебегал неспешно из края в край. И от того, где находился зайчик, мрак в комнате то густел, то разреживался. Временами Анна Игнатьевна отчетливо видела Мишино лицо, временами оно пропадало в темноте. Что общего между этим молодым шалопаем, бесцеремонно хвастающимся своими сердечными победами, и тем храбрецом, ринувшимся на двух хулиганов? Это были разные люди, она не могла соединить их, а соединить непременно надо было, иначе становилось совсем плохо.
Миша отсмеялся и заговорил. Что ж, Анна в жены подошла бы, да разницу в возрасте не перечеркнешь. От одних приятельских смешков изведешься.
— Спи, четвертый час! Разве можно так с женщиной говорить?
Он разволновался, ему не хотелось ее огорчать. Он привлек ее к себе, она отвела его руку.
Зайчик, покачиваясь на потолке, сумрачно, как лампада, озарял комнату. Балконная березка билась в окно, как огромная черная птица. Нет, он ничего не понимал, он все больше сбивался на игривый тон. Не надо же сердиться, Анечка, я же без обиды. Все, что нужно тебе — скажи только! Пыль буду сдувать с тебя, колесом вертеться вокруг, охраню так, что и близко никто не сунется! Такая уж судьба свободных парней — заполнять одиноким женщинам житейскую пустоту. Поддаемся требованиям жизни.
— И много раз тебе приходилось поддаваться требованиям жизни? Спи, Михаил, я устала.
Он еще поболтал и уснул внезапно. Анна Игнатьевна слышала его дыхание, ощущала жар его тела. Она положила руку ему на грудь, под рукой гулко билось сердце. Она закрыла глаза, чтобы не видеть мебели, тускло выступавшей из мрака. Сколько раз, и не только зимой, она мерзла под этим одеялом, ей всегда не хватало собственного тепла. Сейчас тепла с избытком, одиночество кончилось — временно прервалось. Она зябко передернула голыми плечами, набросила на себя одеяло. Еще никогда она не была так обидно одинока, плохого много больше, чем хорошего. Так мало нужно, чтобы покорить тебя — быть человеком, а не подлецом… Ты схватила его, не дыша, ты умерла бы, если бы он побежал за теми двумя, он поддерживал тебя за локоть, когда ты оступалась, ты вздрагивала, ощущая пальцы, сжимавшие твою руку. Вот он лежит рядом, на время полностью твой — ты счастлива?
— Не удалась, — сказала она вслух о своей жизни. Миша, вздрогнув, что-то промычал во сне. Она повторила как приговор: — Не удалась!
Она тут же молчаливо запротестовала. Несчастной она не была. Жизнь ее, если вдуматься, скорее счастлива. Все было в жизни — и друзья, я здоровье, и дочь Варенька — чего еще? Ей не в чем упрекнуть
