разгульный образ жизни. Вначале Митиё мирилась с этим, полагая, что мужу необходимо расширять круг деловых знакомств. Но потом это перешло всякие границы, и Митиё уже не могла оставаться спокойной. Волнения пагубно отразились на её здоровье, Хираоку это раздражало, и он день ото дня становился всё распущеннее. «Он не охладел ко мне, нет. В общем-то, я сама во всём виновата», — как бы спохватившись, сказала Митиё и тут же печально добавила, что всё было бы по-другому, если бы не умер ребёнок.
Из того, что услышал Дайскэ, у него сложилось некоторое представление об отношениях между супругами, независимо от их финансового положения. Однако от расспросов Дайскэ воздержался, лишь, уходя, подбодрил Митиё:
— Не унывайте. Держитесь бодро, как в былые времена. А выдастся свободная минутка — заходите!
— Вы правы, — засмеялась Митиё. Они взглянули друг на друга и будто снова стали прежними Митиё и Дайскэ.
Через два дня к Дайскэ неожиданно явился Хираока. Дул сухой ветер, жара стояла невыносимая, синева неба буквально слепила глаза. Утренняя газета поместила сообщение о том, что расцвели ирисы. Крупная южноафриканская лилия, стоявшая в горшке на веранде, уже осыпалась. Зато из стебля пробились длинные, шириной с клинок короткого самурайского меча, светло-зелёные листья. Старые, уже потемневшие, сверкали на солнце. Один из них показался Дайскэ безобразным. Он надломился посередине и под углом свешивался вниз. Дайскэ с ножницами в руках вышел на веранду, срезал отломившуюся часть и выбросил. Лист сразу стал сочиться, и, пока Дайскэ его разглядывал, на пол с глухим стуком упало несколько капель густого зелёного сока. Дайскэ, захотелось его понюхать, и он сунул нос в самую гущу листьев. Потом вынул из рукава кимоно платок и стал вытирать ножницы. Как раз в этот момент Кадоно доложил о приходе Хираоки. Дайскэ был сейчас далёк и от Хираоки, и от Митиё, и вообще от всего на свете. Его мыслями и чувствами целиком завладела удивительная зелёная влага. Но это настроение тотчас исчезло, стоило Дайскэ услышать имя Хираоки, с которым нынче ему совсем не хотелось видеться.
— Провести гостя сюда? — спросил Кадоно. Дайскэ кивнул и прошёл в гостиную. В летнем европейском костюме, новой белой рубашке с ослепительно белым крахмальным воротничком, в модном вязаном галстуке Хираока выглядел настоящим щёголем. Никто не принял бы его за безработного.
Из разговора выяснилось, что дела у Хираоки без изменений. Все его старания тщетны. Целые дни он шатается по городу или спит дома. Тут Хираока расхохотался. Дайскэ сказал, что это не так уж плохо. Они поболтали о разных пустяках, всячески избегая главного и от этого испытывая внутреннее напряжение.
Ни о Митиё, ни о деньгах, ни о визите Дайскэ в его отсутствие три дня назад Хираока речи не заводил. Дайскэ вначале тоже молчал, но немного погодя почувствовал некоторую тревогу.
— А знаешь, я заходил к тебе на днях, но не застал.
— Митиё говорила. Спасибо за помощь… Не стоило, пожалуй, утруждать тебя, обошлись бы как- нибудь, но жена у меня человек беспокойный, вот и доставила тебе хлопот, ты уж извини. — Всё это Хираока произнёс холодным тоном и продолжал: — Ты, может быть, думаешь, что я пришёл специально поблагодарить? Нет, за этим придёт Митиё. — Хираока говорил так, словно к этому делу не имел никакого касательства.
— К чему такие церемонии? — только и мог ответить Дайскэ. Какое-то время они молчали, а затем повели общий разговор, малоинтересный для обоих.
— Я, вероятно, порву с коммерческим миром, — вдруг заявил Хираока. — Чем больше я узнаю его закулисные стороны, тем он мне противнее. К тому же я исчерпал все свои силы, пытаясь пробиться, — Это был крик души.
— Пожалуй, ты прав, — равнодушно ответил Дайскэ. Неприятно удивлённый таким безразличием, что было заметно по выражению его лица, Хираока тем не менее, продолжал:
— Помнишь, я говорил, что хочу работать в газете?
— Что, есть вакансия?
— Есть. Может, что-нибудь и получится.
Это заявление как-то не вязалось с началом разговора, когда Хираока жаловался на тщетность всех своих поисков и вынужденное безделье, однако Дайскэ лень было допытываться, и он поддержал друга:
— Что же, дело стоящее.
Проводив Хираоку до дверей, Дайскэ некоторое время стоял на пороге, прислонившись к сёдзи. Вместе с ним и Кадоно поглядел Хираоке вслед и тут же заметил:
— Вот уж не думал, что Хираока-сан такой франт. Одет шикарно, а дом в полном запустении.
— Ну что ты! Нынче все так одеты, — ответил Дайскэ, не двигаясь с места.
— Да, теперь по одному внешнему виду и не скажешь, что за человек, — подхватил Кадоно. — Думаешь, солидный господин, а он в какой-то хибаре ютится.
Дайскэ ничего не ответил и вернулся в кабинет. Зелёные капли сока на веранде почти высохли и скорее походили на грязные пятна. Дайскэ сдвинул перегородки между кабинетом и гостиной. После ухода гостей у него обычно появлялось желание побыть одному, особенно если он терял душевное равновесие, как это случилось сегодня.
Итак, Хираока от него отдалился. С каждой встречен они всё меньше понимали друг друга. Это, впрочем, касалось не только Хираоки, а и многих других, с которыми Дайскэ приходилось иметь дело. Он давно пришёл к выводу, что современное общество это не что иное, как конгломерат разобщённых между собой индивидуумов. Земля, единое целое по природе своей, сразу оказалась поделённой на части, как только на ней выстроили дома. Живущие в домах люди также разделены. Цивилизация способствует разобщению, одиночеству.
Когда Хираока был дружен с Дайскэ, ему необходимо было сочувствие, оно его радовало. Внутренне он, возможно, и не изменился. Но по его неприступному виду судить об этом трудно. Скорее, он отвергает всякое сочувствие. Либо из упрямства, желая доказать, что и сам пробьётся в жизни без чьей-либо помощи, либо уразумев вдруг, что независимость главное достоинство современного человека.
В былые времена, когда их с Хираокой связывала тесная дружба, Дайскэ умел сочувствовать чужому горю. Но мало-помалу сердце у него очерствело, как и у многих, кого он знал. Нельзя сказать, что это было веянием века. Просто люди стали таковы. Да и о какой отзывчивости может идти речь, если человек находится под двойным гнётом: западной Цивилизации и жестокой борьбы за существование?
И сейчас, думая о Хираоке, Дайскэ испытывал не столько отчуждённость, сколько антипатию. То же самое, видимо, испытывает и Хираока, думал Дайскэ. Случалось, что в прежде у Дайскэ вдруг появлялось что-то похожее на неприязнь к другу, но тогда это его печалило. Нынче же чувство это вполне осознанное и нисколько его не огорчает. Да, думал Дайскэ, кроме неприязни он ничего у меня не вызывает, и с этим ничего не поделаешь.
Дайскэ слишком трезво мыслил, чтобы страдать от одиночества, которое считал естественным состоянием современного человека. Отчуждение между ним и Хираокой всего лишь результат закономерного процесса развития человеческих отношений. Правда, его ускорению способствовало определённое обстоятельство, и трещина появилась несколько раньше, чем это бывает обычно. Этим обстоятельством явился брак Хираоки, которому немало содействовал Дайскэ. Ни тогда, ни после Дайскэ ни в чём не раскаивался. Напротив. Он считал, что столь благородный поступок озарил ярким светом всё его прошлое. Но минуло три года, и друзья спасовали перед жизненными перипетиями. От благородных помыслов, тщеславия, довольства собой не осталось и следа. Хираока в глубине души уже раскаивался в своей женитьбе, Дайскэ — в том, что играл роль посредника.
Весь день Дайскэ предавался размышлениям, запершись в кабинете. За ужином Кадоно ему сказал:
— Вы так усердно работали весь день, сэнсэй, что не грех и прогуляться. Нынче, кстати, храмовый праздник бога сокровищ Бисямонтэна. В театре представление китайских студентов. Сходили бы! Чего только там не увидишь! Китайцы — народ весёлый.
Однако болтовню Кадоно Дайскэ оставил без внимания.
