— Дай-сан, — попросила она, — постарайтесь не волновать старика. Ведь ему уже недолго осталось жить.
Дайскэ впервые услышал из уст Умэко такие полные грусти слова, и ему показалось, будто он летит в пропасть.
Отец сидел в задумчивости перед столиком с курительными принадлежностями и не поднял головы, даже когда Дайскэ вошёл. Дайскэ почтительно поклонился. Он ждал сурового взгляда, но, против ожидания, отец мягко ему сказал:
— Извини, что заставил тебя приехать в дождь.
Только сейчас Дайскэ заметил, как сильно осунулся отец. Перемена была особенно заметна, поскольку лицо у него всегда было полным.
— Вы нездоровы, отец? — невольно вырвалось у Дайскэ.
Что-то дрогнуло в лице старика, видимо, он был тронут, однако не придал никакого значения удручённому виду сына.
— Стар я стал…
Тон, которым это было сказано, заставил Дайскэ насторожиться и вспомнить совет невестки поберечь отца.
Отец пожаловался на здоровье и сообщил, что в скором времени намерен отойти от дел, но сделать этого пока не может, поскольку фирма его переживает большие трудности в связи с интенсивным расширением торговли и промышленности после русско-японской войны. Сначала надо эти трудности преодолеть, а потом уйти, иначе его могут обвинить в безответственности. Так что некоторое время придётся потерпеть. Дайскэ слушал рассуждения отца, думая про себя, что они вполне логичны.
Отец долго говорил о том, с какими тяготами связана так называемая коммерческая деятельность, с каким напряжением всех сил, духовных и физических. Куда прочнее материальное положение у крупного землевладельца, живущего в провинции на первый взгляд как будто скромно. Вооружённый этим аргументом, отец снова заговорил о женитьбе.
— Согласись, что такой родственник не только удобен, но просто необходим.
Дайскэ давно уже раскусил отца и сейчас лишь удивлялся циничной откровенности, с которой старик предлагал ему этот брак по расчёту. И не столько даже удивлялся, сколько испытывал приятное чувство от того, что отец наконец-то снял маску. По складу своего характера Дайскэ сам вполне был способен на такой брак и прекрасно это понимал.
К тому же он совершенно неожиданно почувствовал к отцу жалость, потому что всё в нём — и лицо, и голос, и стремление повлиять на сыновние чувства говорило о надвинувшейся старости и, уж во всяком случае, не походило на уловку. Будь ситуация несколько иной, он предоставил бы всё решать отцу.
Но поддаться минутному настроению, проявить сыновнюю почтительность сейчас, после памятного свидания с Митиё, было бы недопустимо. Для Дайскэ, нерешительного по природе, было так же трудно согласиться с чьим-либо мнением, как и противостоять ему. И эта его нерешительность, в зависимости от восприятия, могла быть истолкована как хитрость. Порой, когда Дайскэ упрекали в этих недостатках, он и сам не мог разобраться, который упрёк справедливее. Дело тут было, однако не в хитрости или нерешительности, а скорее в проницательности, благодаря которой Дайскэ обычно видел обе стороны любого вопроса, что лишало его мужества совершить очертя голову тот или иной поступок. Вот, собственно, отчего он зачастую бездействовал. Но эта его пассивность проистекала не от скудости мысли, а, напротив, от способности трезво оценивать окружающую действительность. Он сам это понял, лишь когда, убеждённый в собственной правоте, принял решение и стал действовать с твёрдостью, обычно ему не свойственной. Примером тому могли служить его отношения с Митиё.
После сделанного ей признания Дайскэ не мог взять на себя роль чистого листа бумаги, на котором отец напишет всё, что ему заблагорассудится, хотя старика искренне жалел. Прежде, согласившись на брак, Дайскэ в то же время не отказывал бы себе в удовольствии видеться с Митиё, уравновесив таким образом обе стороны вопроса и находясь в центре его, не склоняясь ни в одну сторону. Но сейчас это было невозможно. Поздно, как говорится, очутившись по другую сторону изгороди, пожимать руку тому, кто остался с этой стороны. Так рассуждал Дайскэ, чувствуя всю серьёзность своего долга перед Митиё, движимый не только сердцем, но и рассудком, которые слились воедино. В общем, перед отцом стоял теперь совсем другой, будто заново родившийся, Дайскэ.
Правда, он оставался столь же немногословным, как всегда, и столь же сдержанным, поэтому никакой особой перемены отец в нём не заметил. Зато Дайскэ не переставал удивляться переменам, происшедшим в отце. Ведь Дайскэ считал, что всё это время отец намеренно с ним не встречался, опасаясь услышать от него отказ, и ничего хорошего не ждал, кроме хмурого лица и потоков брани. Это было бы весьма кстати. По крайней мере, его отказ был бы психологически оправдан. Но сам отец и его речи, к несчастью, вызывали только боль и жалость. Однако и эту боль Дайскэ был полон решимости преодолеть.
— Всё, что вы сейчас сказали, совершенно справедливо, но я не смею согласиться на этот брак, и ничего другого, пожалуй, мне не остаётся, как отказаться, — твёрдо произнёс Дайскэ под пристальным взглядом отца.
— Не смеешь? — после недолгой паузы спросил отец, швырнув на татами трубку. Дайскэ молчал, уставившись на собственные колени.
— Может быть, девушка тебе не нравятся?
Дайскэ по-прежнему не отвечал. До сих пор мирные отношения с отцом, собственно, зиждились на полной скрытности Дайскэ. Но всё, что касалось Митиё, Дайскэ с самого начала утаивать не собирался. Здесь он не позволил бы себе и капли хитрости или малодушия, хотя наперёд знал, какие беды обрушатся на его голову после объяснения с отцом. И если он до сих пор не признался, то лишь потому, что не пришла пора. Таким образом, имя Митиё пока оставалось в тени.
— Ладно, поступай, как знаешь, — хмуро сказал отец.
Дайскэ было как-то не по себе, но, делать нечего, он поклонился и уже собирался уйти, как вдруг отец остановил его:
— Только имей в виду, на мою помощь больше не рассчитывай!
Не успел Дайскэ войти в гостиную, как Умэко, которая, видимо, с нетерпением его ждала, тотчас спросила:
— Ну, как дела?
Дайскэ промолчал.
16
Утром, только Дайскэ проснулся, как в ушах его явственно прозвучали слова отца, сказанные на прощанье. Они таили в себе серьёзную опасность, особенно в сложившихся ныне обстоятельствах. На поддержку отца теперь нечего было рассчитывать. Такого исхода Дайскэ больше всего боялся. Чтобы вернуть расположение отца, он должен был либо согласиться на брак, пусть не этот, так другой, либо объяснить отцу причину, побуждавшую его вообще не жениться, и привести убедительные для старика доводы. И первое и второе было исключено. Что же касается его жизненной философии, то здесь Дайскэ тем более не мог вводить отца в заблуждение. Перебирая, в памяти вчерашний разговор, он ни в чём не мог себя упрекнуть, и всё же его не покидал страх. Он сам решил пойти навстречу собственной судьбе, и теперь у него было такое чувство, словно он стоит на краю пропасти.
Прежде всего он должен найти себе работу. Но в голове у него вертелось лишь само это слово, не находившее конкретного воплощения. Ведь до нынешнего времени у него не возникало необходимости проявлять интерес к подобного рода вещам. О любой работе, какую бы он ни припоминал, он имел лишь поверхностное представление и неспособен был судить о ней серьёзно. У каждого человека в этом широком сложном мире есть своё призвание, если можно так сказать, своя особенная окраска. А у него, у Дайскэ, её нет. И он не мог этого не признать.
Мысленно перебрав все профессии по порядку, он вдруг подумал о бродягах. И с ужасающей ясностью
