редакцию. В ожидании Кадоно Дайскэ вышел на веранду и сел в кресло. Вернувшись, Кадоно застал Дайскэ неподвижно сидящим в темноте.
— Был я там, — сообщил Кадоно. — Хираока-сан просил передать, что письмо получил и утром пожалует.
— Ага. Спасибо!
— Ещё он просил передать привет и сказал, что надо бы ему прийти раньше, но он не мог, потому как ухаживает за больной, и просил его извинить.
— За больной? — вырвалось невольно у Дайскэ.
— Да, ихняя супруга вроде бы прихворнула.
В темноте лица Кадоно видно не было, лишь смутно белело летнее кимоно.
— И что, худо ей? — настойчиво спросил Дайскэ, с силой сжимая подлокотники кресла.
— Не знаю, что и сказать вам. Вроде бы не очень хорошо, но и не так уж плохо, раз Хираока-сан завтра собирается прийти.
Этот довод немного успокоил Дайскэ.
— А что за болезнь?
— Да я мимо ушей пропустил.
На этом разговор прекратился. Кадоно вернулся к себе и через несколько минут Дайскэ услышал, как звякнул абажур о стекло лампы. Наверно, Кадоно зажёг свет.
Дайскэ продолжал сидеть в темноте. Тело его оставалось неподвижным, в то время как сердце замирало от волнения, а сжимавшие подлокотники кресла руки стали влажными. Дайскэ позвал Кадоно.
— Вы всё ещё впотьмах! — воскликнул Кадоно. — Может, зажечь лампу?
Дайскэ сказал, что зажигать не надо, и снова стал задавать вопросы, связанные с болезнью Митиё, Есть ли сиделка, озабочен ли Хираока, он не ходит на работу из-за болезни жены или есть какая-нибудь другая причина, словом, Дайскэ интересовался каждой приходившей ему в голову подробностью. Однако Кадоно повторил лишь то, что уже говорил, а в остальном это были высказанные наобум, ни на чём не основанные догадки. И всё же Дайскэ почувствовал облегчение, сидеть в одиночестве было просто невыносимо.
Перед сном Кадоно вынул из почтового ящика письмо. Дайскэ взял его, но не спешил прочесть, продолжая сидеть в темноте.
— Вроде бы с Аоямы, — сказал Кадоно. — Принести лампу?
Дайскэ велел поставить лампу у него в кабинете и вскрыл конверт. Это было письмо от Умэко, довольно пространное.
«Вы, вероятно, немало поволновались в последнее время из-за бесконечных разговоров о вашей женитьбе. Да и мы все здесь тревожились, и я, и ваш брат, и всех больше, конечно, отец. Только хлопоты оказались напрасными. В последний раз, когда вы у нас были, вы, кажется, заявили отцу о своём решительном отказе. Жаль, разумеется, но ничего не поделаешь, и мы примирились с этим. Потом я узнала, что, разгневавшись, батюшка отказал вам в помощи, и решила, что именно поэтому вы и перестали у нас бывать. Вы даже не пришли, как обычно, за ежемесячным содержанием, а я так ждала и уже стала волноваться. Отец говорит: «Не обращай внимания». Муж со свойственной ему беспечностью заявляет, что, мол, сам прибежит и уж тогда пусть хорошенько попросит у отца прощения. А не придёт, я сам к нему съезжу, поговорю, как брат с братом. О вашей женитьбе никто больше не помышляет, так что не беспокойтесь. Только отец, кажется, ещё сердится, и пока нет надежды, что он сменит гнев на милость. Вот я и подумала, что вам пока и в самом деле лучше не приходить. Только не представляю, как будет с деньгами, которые вам отец ежемесячно выдавал. Вряд ли вы сможете заработать себе на жизнь, я ведь вас знаю, так что вам туго придётся, и мне вас заранее жаль. Поэтому я распорядилась на свой страх и риск и посылаю вам обычную сумму, продержитесь как-нибудь до следующего месяца. А там, может, отец перестанет гневаться. Я попрошу мужа поговорить с ним. И сама при случае поговорю, попрошу у него за вас прощения. А до этого вам лучше здесь не показываться».
Написано было много, но, как и всякая женщина, Умэко без конца повторялась. Дайскэ вынул чек, внимательно перечёл письмо, снова вложил его в конверт и мысленно поблагодарил невестку. Когда она писала, то, видимо, вспомнила давнишний совет Дайскэ пользоваться в письмах простым разговорным стилем, только подпись ему не понравилась, в ней не хватало изящества.
Дайскэ пристально смотрел на лежавший подле лампы конверт. Ещё месяц он сможет жить, как жил прежде. Однако забота невестки, за которую Дайскэ ей так благодарен, пойдёт ему скорее во вред, чем на пользу. Ведь рано или поздно ему всё равно придётся начать новую жизнь. В то же время до разговора с Хираокой он не собирался приниматься за работу ради пропитания, и в этом смысле дар невестки приобретал в его глазах особую ценность.
В эту ночь, как и накануне, Дайскэ, прежде чем забраться под сетку от москитов, задул лампу, но не возражал, когда Кадоно пришёл закрывать ставни. Небо ему было видно и через стеклянную дверь веранды, правда, оно казалось чуть темнее, нежели вчера. Может быть, наплыли тучи, подумал Дайскэ и не поленился выйти на веранду посмотреть. И как раз, когда из-под карниза он глянул ввысь, с неба упала звезда, прочертив в темноте яркую дугу. Дайскэ снова забрался в постель, но уснуть не мог и всё время обмахивался тихо шелестевшим веером.
Отношения с родными его мало занимали, с мыслью о работе он давно смирился. Единственное, что его мучило, это болезнь Митиё, её причины и следствия, и ещё мысль о предстоящей встрече с Хираокой. Хираока велел передать, что придёт к девяти, до наступления зноя. Начало разговора нимало не волновало Дайскэ, они обменяются несколькими вежливыми фразами — и всё. Тема разговора тоже давно определена, последовательность будет зависеть от обстоятельств. Словом, волноваться не о чем. Только бы Хираока его понял и всё обошлось без скандала. Да и самому надо вести себя как можно сдержаннее. Дайскэ решил хорошенько выспаться, закрыл глаза, но уснуть оказалось ещё труднее, чем накануне. Забрезжил рассвет. Дайскэ вскочил и, как был, босиком выбежал в сад. Он долго бродил по холодной росе, потом вернулся на веранду, сел в кресло и в ожидании восхода солнца задремал.
Его разбудил Кадоно, который, протирая сонные глаза, пришёл открывать ставни. Всё вокруг, насколько хватал глаз, Купалось в багровых лучах солнца.
— Что это вы так рано? — удивился Кадоно. Дайскэ, не мешкая, пошёл в ванную умываться. Завтракать он не стал, выпил только чашку чая. Затем рассеянно просмотрел газету, не вникая в смысл и тут же забывая прочитанное. Внимание его было целиком поглощено стрелками часов. Два с лишним, часа оставалось до прихода Хираоки. И Дайскэ не знал, как убить время. Он буквально места себе не находил. За что не принимался, всё валилось из рук. Вот бы проспать эти два часа, а потом проснуться и увидеть Хираоку.
Пока он придумывал, чем бы заняться, на глаза ему попалось письмо Умэко. «Вот что я должен сделать», — подумал Дайскэ, заставил себя сесть за стол и написать благодарственное письмо невестке. Он нарочно употреблял изысканно-вежливые обороты, витиеватые и очень длинные, но когда вложил письмо в конверт и написал адрес, оказалось, что не прошло и четверти часа. Полными тревоги глазами Дайскэ уставился куда-то в пространство, словно пытаясь сосредоточиться на какой-то мысли. Потом вдруг встал.
— Если придёт Хираока, пусть подождёт немного, скажи, что я скоро вернусь, — бросил он Кадоно, выходя из дому. По дороге в букинистическую лавку Дайскэ всё время щурился от палящего солнца.
— Вчера я просил вас зайти ко мне посмотреть книги на продажу, но обстоятельства изменились и я решил повременить.
Обратно, чтобы не идти по жаре, Дайскэ сел на трамвай.
У дома он заметил коляску рикши. В прихожей аккуратно стояли ботинки. Дайскэ и без предупреждения Кадоно понял, что приехал Хираока. Отерев пот и переодевшись в свежевыстиранный халат, он вышел в гостиную.
— Ты посылал за мной, — сказал Хираока. Несмотря на жару, он был в костюме и усиленно обмахивался веером.
