находилось на пристани. Тех, которые на корабль не вмещались, ждала вроде бы свобода. Казалось бы, так. Но все же для невольников единственной надеждой было попасть на корабль, быть отобранными для рабства! Те остальные, которые оставались на берегу, прежде чем придет следующий корабль, все равно перемрут. А домой, куда было сотни и тысячи миль, работорговцы обратно не отпускали. Однажды один из африканских вождей — Лоанги сообщил капитану корабля «Приморозе», что «собрал на берегу столько жителей своей страны, что может несколько недель нагружать на восемь кораблей по 400–500 рабов». Но «Приморозе» не мог вместить столько людей, и поэтому вождь приказал убить тех, которых не удалось отправить. Это случалось часто. Так, в Лагосе, ныне столице Нигерии, за одни день было убито более 900 рабов, которые уже три месяца молились, чтобы прибыл какой-нибудь работорговый корабль и увез их. Корабль не прибыл, и они, как дармоеды, все были перебиты.
Страдания несчастных на работорговых кораблях описаны десятками писателей. Часто корабли работорговцев приплывали в американские гавани полупустыми. Раб не получал почти никакой пищи и питьевой воды. В набитом трюме нечем было дышать. Многие погибали от различных заразных болезней. Заглянем в журнал гаванского порта за 1828–1829 годы. Читаем здесь: работорговый корабль «Рапидо» погрузил в Африке 343 раба, по пути умерло 208 рабов. Корабль «Фама», порт Приписки Кадис, вез 980 рабов, 680 из них умерло по пути от черной оспы. А несколькими днями позже корабль «Ла Констансиа» погрузил в Африке 438 негров, а выгрузил в Гаване 70 рабов!
Для завершения этой невеселой главы приведу заключительный отчет о плавании одного работоргового корабля. Он именовался «Венера» и выгрузил в Гаване 850 негров.
За одну голову (негры считались не людьми, а товаром, как скот) платили на Кубе 50 фунтов. «Венера» выгрузила 850 рабов, значит, всего… 850X50 = 42 500 фунтов стерлингов.
Путевые расходы составили 2500 фунтов.
На другой стороне океана, в Африке, капитан купил рабов по 4 фунта — итого за 3400 фунтов.
Результат легко подсчитает каждый первоклассник:
расходы — 5900 фунтов,
прибыли — 42500 фунтов.
Значит, мы имеем чистой прибыли 36600 фунтов, или почти 1000 процентов для капитана и для работорговой компании. Почему же, следовательно, негр стал рабом? Из-за сахарного тростинка и этой тысячи процентов барыша.
СТОЛЬКО КОРАБЛЕЙ, СТОЛЬКО НЕГРОВ…
Когда здесь, в Гаване, я ходил по следам этой страшной торговли рабами, дошел я однажды до предместья столицы, именуемого Рио Кристаль. Здесь на берегу одноименной речки стоит старинное здание. В нем — элегантный ресторан. Гости, которые ездят сюда на стаканчик коктейля или бананового ликера, в большинстве своем не обращают внимания на табличку, которая напоминает, что строение, где теперь угощает их этот веселый ресторан, было некогда барраконом, то есть жилищем черных рабов.
Раб, который благополучно пережил плавание из Африки, мог, наконец, здесь, в Гаване (равно как в Матансасе, Сантьяго де Куба или в других кубинских портах), принести своему владельцу доход. Рабы, импортированные из Африки, свободно продавались в каждом кубинском портовом городе.
Публичные аукционы рабов происходили в Гаване всякий раз, когда корабль привозил из Африки «черный товар». Раб (или чаще рабыня) мог быть продан в качестве слуги. Для работы в городе, для службы в семье белых годились только те рабы, которые уже знали язык своих новых господ и уже приспособились к их обычаям. Итак, в город продавались только те рабы, которые родились уже на Кубе, — их некогда называли рельольо. Тех же, которые еще не знали испанского (их называли босаль), продавали на сахарную плантацию. Они жили в поместьях своих господ и работали вплоть до самой смерти.
Хотя в караване и на корабле раб был только «одной штукой», здесь он нуждался в собственном имени. Каждого же негра как-нибудь да звали, но эти «языческие имена» господам были не по душе; поэтому они прибавляли к первоначальному имени своих рабов еще одно имя, «христианское». И вот кубинского негра начинали называть, скажем Тору Хосе, или Бандоре Исидоро. Поскольку негру, не знавшему испанского, эти имени звучали совершенно чуждо и зачастую он их даже не запоминал, их владельцы прикрепляли ему «для порядка» на шею деревянную табличку с этим именем, а вдобавок оно писалось несмываемой краской на рубахе.
Через несколько лет владельцы у своих рабов их собственные африканские имена совершенно отбирали, а к католическому имени, которым их наделили, присоединяли в качестве фамилии название африканского племени, к которому раб принадлежал на своей родине. И впредь Бандорс Исидоро именовался Исидоро Лукуми, таким же образом другой негр назывался Альфредо Мандинга, следующий — Леандро Ганга и так далее. А потом, когда и на Кубе было, наконец, ликвидировано рабство, негры опять получили другие фамилии. На сей раз — по своему бывшему владельцу!
Итак, негр на плантации получал в первую очередь имя, а потом ему господин выделял единственную рубаху, дабы здесь, в христианском мире, прикрыл он постыдную наготу своего черного тела. И наконец, получал он и место в барраконе. Это было квадратное строение, в котором в общих маленьких комнатах жили черные рабы вплоть до своей смерти. И именно здесь, в одном таком бывшем барраконе, ныне переделанном в загородный ресторан «Рио Кристаль», теперь сижу я и пишу эти строки. Как только допишу главу, расплачусь и из бывшего барракона уйду. Раб, однако, из барракона и хозяйского поля не уходил никогда. До самого конца жизни он только работал, надрывался до упаду день за днем, от рассвета до захода солнца. Господина на поле за все это время он едва ли видел хоть раз. Между плантатором и рабом стоял исполнитель господских приказов, надсмотрщик и приказчик в одном лице, его здесь называли майораль. Майораль имел единственный рабочий инструмент, при помощи которого он распоряжался работой на хозяйском поле — тяжелую кожаную плетку, которая день-деньской свистела в воздухе: быстрее, гните спину круче, мир хочет сладкого…
Плетка приказчика рабов только подгоняла. Для настоящего наказания негров на колониальной Кубе знали другой, более действенный кожаный бич, которым непослушные рабы публично избивались. Бичуемый перед наказанием привязывался к деревянной колоде, чтобы не мог шевельнуться; иногда бичевание повторялось девять дней подряд.
Кроме того, господа наказывали негров прикреплением к колоде или пыткой огнем — им сжигали ногти и кожу. А тех, кого бич и колода не могли покорить, ждала гаррота, приспособление, в котором рабы удавливались. Итак, значит, ничего нет нового под солнцем: Гитлер, Гейдрих, Эйхман и им подобные только усовершенствовали то, что другие уже задолго до них изобрели.
Когда же потом негр на поле под плеткой или от пыток испускал дух, его хоронили на кладбище, и даже в этом случае господин извлекал из мертвого раба прибыль, правда последнюю. На Кубе существовало — и это мне казалось особенно циничным — два страховых общества, в которых господин мог застраховать себя от преждевременной гибели раба, чтобы в случае смерти негра получить денежную компенсацию. Одно такое человеколюбивое общество основал на Кубе сеньор Морелос (оно именовалось «Ла Протектора»), а второе — «Ла Провиденсиа» сеньора Эмбильо даже гордилось тем, что уже несколько лет спустя после своего основания застраховало негров на 14 миллионов песо. На 14 миллионов песо «черного товара».
Следовательно, истинным богатством колониальной Кубы были черные руки и черные тела, орошенные потом. И на них, только на горькой участи черных рабов, выросло благополучие плантаторов «сладкого острова».
Тот, который на Кубе выращивал сахарный тростник, никогда не подслащивал свою кружку кофе. Для него существовал только каторжный труд с постоянным голодом и однажды — смерть-спасительница.
В ГОРАХ ЖДЕТ СВОБОДА
