- Когда Фиранду было почти два десятка лет, отец высек его за вранье. Как ребенка, а меня глядеть заставил, в назидание. Я попыталась вступиться - так и мне перепало поперек спины. Только меня родитель хлестал сильнее него, приговаривая: 'Никогда не иди против воли хозяина этого замка, Катарина, не смей перечить тому, кто принимает решения. Два господина - все равно, что ни одного'. У меня с тех пор так шрамы на спине и остались, а Фирандовы, будто бы, зажили без следа.
- Ты не говорила, что отец бил тебя.
- Так и не бил. То в первый и последний раз случилось, и после мы с ним не разговаривали.
- Кажется, госпожа моя, твой брат давно позабыл о том заступничестве. - Многоликий повернулся к ней, и кончик его мокрого носа зашевелился, словно у пытливой крысы.
- А, может, никогда и не помнил.
Воспоминания пришли не случайно. Катарина всегда старалась избавиться именно от этих. Рука отца с розгой, всей бурой от крови, его остервенелый взгляд и губы в пене, и слова. Все навалилось разом, лишая сил отмахиваться от позорных мгновений прошлого. Но почему сегодня?
Таремка смахнула морок прошлого. Не для того она тащилась сырыми пещерами, чтоб теперь предаваться воспоминаниям, словно столетняя старуха.
- Ты должен хорошенько запомнить эту дорогу, - начала она. Многоликий кивнул и присел у ее ног, прямо на холодные камни. Ирония - дикий волк, который с радостью отхватит хозяйскую руку, но в тоже время - самое близкое существо на этом свете. Катарина подумала, что в черные дни, когда пути вперед не останется, она попросит мальчишку убить ее - быстро и безболезненно, как он - она знала - умел. - Сегодня я, на потеху Фиранду, выставлю тебя из замка. Ты ступай к Ларо и пережди у него несколько дней - не для того я сняла ему комнат в самом дорогом борделе Тарема, чтоб он там жировал. Присмотри заодно, что щебечет наш соловей. Я дала блудливой мамаше столько золота, что ее шлюхам давным-давно пора ужу споить та-хирца и выведать у него все, что мне нужно. Только мамаша краты взяла, а толку - кошачьи слезы. Видать, девки ее не знают, каким местом работать, чтоб мужика разговорить.
- Прикажи - и он расскажет все, что нужно. - Многоликий незаметно для нее ловко достал кинжал, и повертел его на ладони, словно жонглер.
- Прибери от моего носа эту дрянь, - покривилась Катарина. - Он нужен мне живым. Мертвецы разговаривать не умеют.
- Я смогу его разговорить, - настаивали Многоликий.
Катарина видела, как он весь завелся от нетерпения. Слишком долго она испытывала терпением волка этого. Ему хотелось крови, хотелось заняться тем, что милее всего сердцу - убивать. Только Катарина не первый день на свет родилась, и кое-что понимала в людях. Особенно в мерзавцах вроде Ларо - пират лучше сдохнет, чем расскажет, где искать купца, которому продал принцессу. Если бы Катарина видела иную лазейку - стала бы тащиться с ним в Тарем, да еще так подставляться под гнев брата?
- Смотри, чтоб этого проходимца никто не пришиб раньше срока, - Катарина выразительно посмотрела на мальчишку.
- А после - дашь с ним позабавиться?
- После он станет лордом Эйратом, и тебе к нему не подступиться будет. - Сказала - и тут же напоролась на самодовольную ухмылку на бледном лице. Что и говорить - до рхельской царевны добраться было в разы сложнее, а еще сложнее - не попасться потом. - Фиранд снова все на меня свалит, ни к чему оно сейчас. Пусть живет поганец, сколько боги ему отведут.
'А сколько они отведут мне?' - подумала вдруг и невольно задрожала, словно позади уже стояли прислужники Гартиса с ржавыми косами.
- Не понимаю, госпожа моя, отчего ты его слушаешься, - пожал печами Многоликий.
- Кого? - не сразу поняла таремка.
- Фиранда. Бог он, что ли над тобой? Без тебя - так мигом все развалится, тут даже малоумному ясно. А если ему какая холера завтра засвербит и он тебя вышвырнет из дому просто так - на кого пенять станешь? Ты вон сколько для Ластриков сделала, не боялась рук замарать, а он только слюни горазд пускать и гневаться.
Сперва Катарине захотелось прикрикнуть на мальчишку, чтоб слова выбирал, но она передумала. Прав ведь, своей волчьей правдой прав. Что еще потребует Фиранд в обмен на свое величайшее дозволение оставаться жить в Замке на Пике? Пятки ему облизывать и зад подтирать? Или, может, за его шлюхами отхожие места чистить? Катарина никогда не думала о том, что станет делать, если придется перейти на свой хлеб. Как все знатные женщины Тарема, она обучалась наукам и письму, посвящая шитью лишь малую часть времени. Таремка не сомневалась, что любая крестьянка латает дыры лучше, чем она, и быстрее. Что уж говорить о пряже и прочем, к чему руки леди Ластрик никогда не прикасались.
- Ты никогда не думала, госпожа моя, что Фиранд хочет от тебя избавиться? - Многоликий принял ее молчание за согласие, и продолжал. - Вдруг, увидел наконец-то, что известно мне и тебе - ты умнее него, хитрее и не боишься замараться, если придется. Даже бестолковый Фиранд не мог не заметить твоего над ним превосходства.
Он совсем осмелел, видимо почувствовав, что за ее затянувшимся молчанием скрывается брешь. Стоит только разбередить ее - и каждое слово попадет в цель. Катарине нравились слова мальчишки, нравились его смелость и безумие.
Таремка ждала других слов, тех, которые не решалась произнесли вслух. Боялась, что вот-вот земля треснет и из мертвого царства вылезет покойный отец с пылающей розгой, и снова отхлещет ее, приговаривая: не думай поперек слова господина замка, не смей ему перечить. Но мысли возвращались к непроизнесенным речам с назойливостью голодных мух.
- Скажи, госпожа моя, разве не хотела бы ты стать хозяйкой всему? - Многоликий вскинул голову, и его бесцветные глаза налились алым туманом. - И стать Первой леди-магнат Совета девяти?
Арэн
- Милости, господин, пощади!
'Младше меня, только недавно щетина на щеках пробилась'. В ногах молодого воина валялась мертвая женщина. Ее глаза навыкате смотрели на Арэна с ужасом. Одежда выдавала в ней крестьянку, а вот воин был одет побогаче - кольчуга, шерстяные штаны, сапоги с подбоем. Все в саже и грязное; Арэн сперва подумал, что парень отвоевал одежу разбоем, но слишком уж ровно тот держался. Должно быть, сынок кого-то из разоренной мелкой знати, по чьим землям дасириец ехал уже третий день подряд.
Дасириец застал воина в тот момент, когда тот пытался отвоевать у крестьянки дохлую курицу. Сейчас добыча лежала неподалеку от покойницы и от нее несло тухлятиной. Парень задавил несчастную бабу за мгновение до того, как Арэн отшвырнул его в сторону. Тот попытался замахнуться в ответ, но дасириец погрозил ему мечом. Парень угомонился, скис и принялся просить пощады. Жалкое зрелище.
В другое время Арэн не стал бы его трогать, но сейчас их окружили остатки крестьян, что когда-то возделывали эти земли, и Арэн чувствовал на себе их ждущие взгляды.
- Мамочка... Что с моей мамочкой... - пищал детский голос, и к мертвой крестьянке кубарем выкатилась маленькая девчушка. Ее голова была лысой, один глаз заплыл кровью, отчего казался ненастоящим, чужеродным на детском лице.
- Заберите ее, ради всех богов, - пророкотал Арэн.
Ребенка тут же уволокли дети постарше, кто-то из них потихоньку умыкнул и курицу. Парень продолжал молить о пощаде, но Арэн прервал его крики ударом меча. Хлестко, наотмашь рубанул, рассекая от плеча до груди. Металл кольчуги не выдержал натиска доброго артумского клинка. Клейма на нем налились алым, осколок огненной звезды в рукояти дернулся, будто ожил. Этот меч любил кровь, словно был выкован для того, чтобы пить ее ежедневно.
Парень, который до последнего верил, что ему даруют жизнь, всхлипнул, почти так же печально, как осиротелая девчушка. Его ноги подкосились, и молодой воин рухнул на мертвую крестьянку, поливая ее кровью.
- Поделом поганцу, - подбодрил кто-то.
- Верно сделал, господин,- подхватил второй голос.
Жидкий гомон голосов поддержал речи с одобрением. Впрочем, крестьяне скоро разбрелись, и кроме Арэна над покойниками остался стоять только сгорбленный старик со свежим гнойником на щеке. Зеленая
