удержать скверну, которая бурлит глубоко в сердце нашего мира. Но скоро твари вырвутся на свободу, и уничтожат все живое, до последней личинки. Не останется лживых богов, Эзершат очиститься кровью, как и должно быть. А потом придут новые боги, а те, кто принимает их веру, переродятся для лучшей жизни.
Она резко отняла ладони, повернулась и продолжила свою кровавую жатву. Дасириец по-прежнему не мог двигаться, и реальность плавилась, словно раскаленный воздух. Он видел, как последователи пророчицы приводили своих детей. Девушки продолжали подносить ей кубок, пророчица черпала, вливала в детские рты и те падали замертво. Потом их отцы и матери убивали себя - каждому пророчица подносила новое лезвие, приговаривая, что нельзя смешивать кровь живую и кровь мертвую. А дасириец продолжал смотреть. Что-то в нем будто перестало различать плохое и злое, заснуло глубоким сном. Дети, люди, кровь, крики и предсмертные хрипы - все казалось... обычным, словно так и должно быть. Словно бойня - ничего не означающее действо, и каждая жизнь стоит не больше раздавленного жука.
Вскоре из живых осталась только пророчица, кузнец и девушки-подавальщицы. Но пророчица велела и им убить себя. Оставалось только одно перекованное лезвие и кузнецу пришлось свернуть девушкам шеи, а после он, не колеблясь, воткнул его себе в грудь - точно туда, где должно быть сердце. Удар был таким сильным, что Арэн услыхал хруст треснувших ребер, а здоровяк рухнул, словно старый буд. Но и на этом дело не кончилось. Дасиреиц не удивился и тогда, когда трое охранников пророчицы приволокли его людей, тех, которые должны были освободить детей.
- Убийцы, - с отвращением прошептала девушка. - Вы убиваете сами себя, как падальщики. Ничья жизнь не может быть отнята, если на то нет воли новых богов. Вы забыли, что из женского чрева вышли, забыли, чья воля пустила вас в этот мир. Никогда не получить вам прощения, и перерождения.
Их всех убили, одного за другим. Просто выпотрошили, словно свиней. Кто-то не сопротивлялся, не сводя с пророчицы лихорадочного взора до последнего вздоха. Некоторые дергались и звали Арэна в помощь. Зачем? Дасириец не чувствовал надобности остановить пророчицу, он знал, что каждое ее слово - верно, а поступки - справедливы.
Покончив и с этим, девушка вернулась к нему. Ее трудно было узнать, так густо кровь забрызгала лицо, но трупный смрад никуда не делся, напротив, усилился, словно мертвяки за ее спиной уже начали гнить.
- Ты тоже заслуживаешь смерти, - задумчиво протянула она.
'Я с радостью приму ее, - хотел сказать он, но не смог. Слабость свалилась на него, словно пролитый на голову студень. Сделалось вязко во рту, веки закрылись сами собой.
- Но я оставлю тебе жизнь, - рассудила пророчица. - Ты так горячо веришь своим старым богам... Останься, погляди на то, как придет закат Эзершата. Смерть - это слишком милосердно для такого, как ты.
Что было дальше, дасириец помнил смутно. Мир вокруг раскачивался, словно лодка в шторм, а когда все стихло, пророчицы и троих ее охранителей и след простыл. Голова оказалась пустой, словно он только что родился, и еще не успел понять происходящего вокруг. Но реальность вернулась, стоило оглядеться по сторонам.
Арэн поднялся, все еще чувствуя слабость в ногах. Обернулся: скорченные ужасными позами, в жидкой траве валялись его воины, те, которые пошли за ним. Некоторые. Несмотря на муки - а как еще человеческое тело способно так вывернуть руки и ноги, и даже голову - некоторые продолжали сжимать мечи. Глаза почти всех были открыты и воины будто плакали кровью, она же сочилась из ушей.
- Есть кто-то живой? - позвал Арэн.
Никто не ответил ему, а пара воронов, что облюбовали какой-то труп, недовольно забили крыльями. 'Почему я ничего не сделал? - думал дасириец. - Что за чары били надо мной?'
- Кто-нибудь, - позвал он снова, и удивился, услыхав громкое: 'Я живой'. Дасириец поискал глазами место, откуда раздавался голос драконоезда - только его общая речь была такой тягучей.
Долго искать не пришлось. Синна вышел откуда-то из-за камней позади дасирийца. Выглядел он так, будто ничего не сталось - на лице спокойствие, румянец в щеках. Цел и невредим. Арэн потянулся к нему, уговаривая себя не убить труса сразу, а давить его медленно, чтобы видеть, как и его глаза вспучить кровь. От предвкушения расправы зачесались ладони. Арэн оглянулся в поисках меча, но драконоезд оказался проворнее. В два широких шага он сократил расстояние между ними и подхватил с земли меч дасирийца. Повертел его в руках, взвесил на ладони, неодобрительно рассматривая рукоять с гардой в форме распахнутых птичьих крыл.
- Плохой меч, слишком тяжел для такого размера.
Арэн продолжал озираться. И слева, и справа лежали его мертвые воины, но трогать их клинки не стал. Умерли с ними - пусть же сохранят оружие и после смерти. Однако, такая мера не потребовалась. Синна, как ни в чем не бывало, вернул меч хозяину и глянул куда-то за спину дасирийца.
- Она знает, - сказал дарконоезд голосом, полным уважения к пророчице.
- Ты сидел в засаде, пока она резала их, как свиней, - насел на него Арэн.
- Она бы и меня убила, а я единственный, кого не взяли ее чары, - пояснил чужестранец. Было видно, что сам он не считает себя ни трусом, ни предателем, напротив - верит, что поступить следовало так, и никак иначе. - Магия, очень древняя.
Арэн сглотнул. Меч и правда сделался слишком тяжелым, тянул к земле, словно пудовый камень, что привязывают к ногам утопленников.
- Кто бы ни была пророчица, говорила она истину, - продолжал Синна. - Это знание передается у ан-салла от отца к сыну, в каждом роду. Чтобы мы не забывали, что придет час. В Серединных землях забыли древних пророков.
- Не понимаю, о чем ты говоришь, чужестранец, но слова твои для меня так же безумны, как и та кровожадная баба. - Он бросил драконоезда, вернулся туда, где лежали покойники, и заглянул в рот мертвой девчушки - ей отрезали язык, а на корне остался застывший сгусток золота. - Погляди, что она сделал с детьми, чужестранец, и если после ты заикнешься про истину, я собственными руками тебя четвертую. И пусть бог, которому поклоняемся мы оба, станет свидетелем моей клятвы.
Синна смотреть не стал.
- Нужно уходить, - заметил он. - А покойников сжечь, чтобы птицы не тревожили их прах.
- Мы не сжигаем мертвецов.
- Мой народ тоже иначе отдает долги мертвым, но огонь очищает все. Мертвецы простят его, но не простят, если станут мясом в кишках птиц и трупоедов.
Дасириец, хоть как не противилось его нутро, согласился. Они высекли кремнем искру, раскормили огонь тряпками, что когда-то были одежей с покойника, а когда пламя сделалось жарче, бросили его на мертвецов. Арэн не хотел смотреть, как истлеют и эти кости - слишком живым был образ горящей Бьёри.
- Я видел, куда ушла пророчица, - сказал чужестранец.
- Предлагаешь пуститься в погоню, вдвоем? - Арэн злился.
- Нам не одолеть ее, - совершенно серьезно согласился Синна. Драконоезд поерзал в седле, на его смуглом лице появилось отвращение - того и гляди слезет с лошади и пойдет пешим. - Она говорит тем же языком, что и ханри. Я слышал ее голос. Древняя, очень древняя магия.
'Румийская магия', - мысленно ответил Арэн, и пустил коня в галоп. Ветер дул всадникам в спины и запах горящей плоти проник даже под кожу.
В лагере их встретили молчаливые взгляды. Арэну больше погибели не хотелось отвечать на вопросы, но воины ждали, а капитан загородил дорогу, будто бы для того, что бы принять у господина поводья. Дасириец рассказал, как есть, о чем не помнил поведал драконоезд. Перед самым лагерем дасириец наказал ему ни словом о пророчестве не заикаться. Дух воинов ослабили война и поветрие, незачем каркать еще и о дурном пророчестве. Синна сказал, что грех о таком забывать, но прилежно помалкивал.
- Прикажите служителям молитвы произнести по павшим воинам, - закончил Арэн. - И чтоб все слышали - кто словом о пророчице заикнется, тому язык прижечь лошадиным клеймом.
До шатра его проводил капитан.
- Господин, письмо из замка.
